В 1893 году ему предложили пост губернатора Нового Южного Уэльса. Предложение, как сразу же признался Сирил, отвечало всем его мечтам. Это был вызов, который потребовал бы от него применения всех его талантов, но для Констанс он влек за собой мучительную дилемму. Она знала, как важно это назначение для Сирила, но боялась, что мать не переживет ее отъезда. Ей предложили взять леди Ротшильд с собой, но той было уже семьдесят два, и Конни возразила, что ей не позволит здоровье. Это доводило ее до исступления, и она попросила совета у друзей. Ее сосед лорд Розбери, женатый на ее кузине Ханне, высказался весьма категорично: «Ничего не выйдет, если леди де Ротшильд не сможет поехать. Вы не выдержите тоски».

Луиза де Ротшильд, всю жизнь страдавшая ипохондрией, была стара и немощна, но не настолько, как думала ее семья и она сама. В то время считалось, что высокородная леди должна быть в известной степени слаба здоровьем, но, хотя Луиза была склонна к коротким приступам недомогания, у нее не было никаких хронических заболеваний. Ей, однако, казалось, что ей уже недолго осталось пребывать в этом мире, и почти каждое присланное ей письмо начиналось с вопроса о ее здоровье, и ее ответы по большей части представляли собой медицинский бюллетень. В 1843 году, например, ожидая своего первого ребенка, она была совершенно убеждена, что умрет в родах, и дошла до того, что написала сэру Энтони трогательное прощальное письмо: «Мой любимый муж, когда ты прочтешь это, твоя жена будет уже в ином и, если даст Господь, лучшем мире. Прости меня, дорогой Энтони, если я не всегда делала тебя таким счастливым, как следовало, я старалась изо всех моих сил, да не было бы мне прощения, если б я действовала иначе по отношению к такому хорошему, доброму, нежному супругу. Нет нужды просить тебя позаботиться о нашем дорогом малыше, если он переживет меня. Говори с ним иногда о его дорогой мамочке и воспитай его в нашей вере».

Но Луиза пережила роды, пережила мужа, пережила обоих зятьев и, несомненно, пережила бы и плавание в Австралию. При всех своих недомоганиях она все же была из Монтефиоре и как таковая унаследовала долголетие, которым отличалось большинство членов этого семейства. Она умерла в 1910-м на девяностом году жизни.

Она была добрым существом, но, постарев, превратилась в совершенную эгоистку и даже не задумывалась о том, каких жертв требовала от Сирила и Конни ради себя. Констанс так и не смогла простить себя за то, что просила мужа отказаться от назначения. «Если бы я жила еще раз, – призналась она, – то поступила бы иначе, ведь это по меньшей мере неразумно, а может быть, и непростительно, стоять на пути у мужчины, когда перед ним открывается почетная и полезная карьера».

Это ее решение, принятое так быстро после того, как Сирила постигло разочарование в Вестминстере, стало для него тяжелым ударом. Он был пленником семьи, слишком заботился о счастье жены и тещи, чтобы решительно потребовать себе свободы.

Теперь в Лондоне у него оставалось мало дел или надежд. Вместе с женой он уехал в свой любимый уголок Норфолка, намереваясь пристроить где-то флигель, где-то колоннаду и пригласив сэра Эдвина Лаченса[61] помочь ему в воплощении планов. Констанс смотрела на все это снисходительно, слишком хорошо памятуя о принесенной им жертве, чтобы ограничивать его траты.

Сирил умер в 1907 году, оставив такие огромные долги, что ей едва не пришлось продавать Плезонс, но тут ее кузен Альфред пришел к ней на помощь с советом, а мать – с деньгами, так что дом удалось сохранить. После смерти она завещала его троюродному брату Лайонелу Ротшильду, который, в свою очередь, оставил его своей дочери миссис Денис Берри. Сегодня там пансионат для англиканских священников.

Энни тем временем оставалась в доме, который они с Элиотом построили в Хэмбл-Клиффе на Саутгемптон-Уотер, время от времени разбавляя свое одиночество визитами к матери или по домам разнообразных дядьев и кузенов, разбросанным по Франции, Швейцарии, Германии и Австрии. Она не предавалась праздности. Как и сестра, она активно участвовала в антиалкогольном движении, даже сделала экипаж своей океанской яхты полными трезвенниками. Это была пухлая, розовощекая женщина небольшого роста с неизменной, как у матери, собачкой на коленях.

Обе сестры сохранили связь с иудаизмом. Время от времени они давали уроки в бесплатной еврейской школе и по причине нехватки учебников взялись написать свой собственный с одобрения доктора Калиша. В результате появилась «Израильская история и литература», которую опубликовало издательство «Лонгман» в 1870 году, и, на удивление, она выдержала два издания. Констанс послала экземпляр Дизраэли, который тут же поздравил с тем, что им удалось описать «в воодушевленном и красочном стиле великую историю наших предков» и изложить «их бессмертные анналы с силой и чувством».

Приходится милосердно предположить, что он не читал этой книги, ибо, хотя она и содержит немало серьезных знаний и в ней чувствуется большое усердие, ее можно назвать какой угодно, но только не «воодушевленной» или «красочной», и если ученикам бесплатной еврейской школы приходилось подробно ее изучать, то они вполне заслужили любые подарки, полученные от Ротшильдов.

Констанс также была членом Благотворительной кассы взаимопомощи еврейских дам и ходила по узким проулкам и скрипучим лестницам Уайтчепела, даже когда располнела, и это было ей тяжело, все ради того, чтобы лично увидеть тамошние условия жизни и предложить совет и сочувствие. Такой совет в Уатчепеле порой принимали хуже, чем в Астон-Клинтоне. «Мы не то что гои, – возразила ей одна мать семейства, – мы не желаем, чтобы нами командовали и поучали, мы не пьем и знаем, как растить детей в набожности и трезвости». Помимо того, Констанс активно работала в Еврейском обществе по защите женщин и девушек.

Этими трудами на благо общества она занималась во время коротких приездов в Лондон, а большую часть времени они проводили за городом, и дневники Констанс и Энни полнятся сожалениями о прошлом и былом одиночестве.

«Много думала о прошедших годах, о старых днях синагоги, семейных встреч, когда все съезжались на Пикадилли», – написала Энни в Песах, а через шесть месяцев, на Йом-кипур, пожаловалась: «Я отдалилась от мира моего народа, который знала когда-то». И в 1904 году: «Я практически отрезала себя от иудаизма и стою лишь у самых внешних ворот христианства. В них я никогда не войду, хотя меня и влечет туда».

Те же слова могла бы сказать и ее сестра Констанс, которая с огромным удовольствием посещала местную церковь в Оверстрэнде или в Кромере с их старой каменной, витражными окнами, мягкостью обстановки, звуками органа, пением хора и рождественскими гимнами, остролистом, колоколами, – будучи зачарованным наблюдателем, но не участником. Энни умерла в 1926 году, Констанс – в ноябре 1931-го. Они похоронены на еврейском кладбище в Уиллсдене.

О лорде Розбери поговаривали – и неизвестно, насколько правдиво, – что у него три желания: стать премьер-министром, выиграть Дерби и жениться на богатейшей женщине в Англии. Первым исполнилось последнее желание.