Розбери сразу же ответил: «Мне думалось, что даже в наш век лжи ни единое человеческое существо не могло бы измыслить столь глупую выдумку, как то, о чем вы говорите. Но если вы хотите, чтобы я опроверг ее, скажу только, что в ней нет ни крупицы правды, да этого просто не может быть. Ни при каких обстоятельствах ни я, ни тем более моя супруга не стали бы ввязываться в подобные махинации».

Дилк поблагодарил его за ответ: «Ваше письмо – это все, чего я мог ожидать или желать».

Но Розбери продолжали волновать эти инсинуации, и среди его бумаг есть записка, датированная 27 октября 1909 года: «Полагаю, на тот случай, если сэр Чарльз Дилк оставит какие-то записки о своей жизни, где будет дурно говорить обо мне, я должен заявить для сведения моих детей, что вынужден прекратить с ним всякое общение, так как он утверждает, будто бы моя жена [ко времени написания уже покойная] подговорила миссис Кроуфорд ложно обвинить его, дабы убрать с моей дороги к возвышению».

Рой Дженкинс в биографии Дилка обращает внимание на факты, кои «на первый взгляд придают определенное правдоподобие этой истории»: «Во-первых, Дилк был прямым конкурентом крайне честолюбивого Розбери… Второе – это известная способность леди Розбери к тому, чтобы попытаться способствовать карьере ее супруга довольно неудачными способами. – Но дальше он говорит: – Это правда, что она [Ханна] иногда истерически тревожилась об успехе своего мужа и что Дилк прямо стоял у него на пути. Но эти правдивые факты отнюдь не доказывают, что она действительно пыталась устранить это препятствие. Теория о заговоре, устроенном четой Розбери, может показаться драматичной и увлекательной, но мы не можем утверждать, что она основана на убедительных данных».

Роберт Родс Джеймс, последний биограф Розбери, без труда показывает, что не было не то что убедительных данных, но и неубедительных тоже. Да, Розбери был честолюбив, и да, Ханна бывала истеричной, но ни его честолюбие, ни ее истеричность не доводили их до того, чтобы расправляться с людьми.

Розбери просидел в министерском кресле пять месяцев. Либеральная партия раскололась из-за планов Гладстона дать самоуправление Ирландии, и девяносто три либерала под предводительством Джозефа Чемберлена – их стали называть либеральными юнионистами – проголосовали против вместе с тори. Гладстон ушел в отставку, уехал за город и был вчистую разгромлен на голосовании. Но и за пять коротких месяцев Розбери успел полностью оправдать даже те ожидания, которые возлагала на него жена, а Гладстон отметил его как «человека будущего».

Гладстону было уже под девяносто, и Розбери казался его очевидным преемником. В нем соединялись обаяние, красноречие и такт с превосходными способностями администратора. Он показал это в течение того недолгого времени, когда занимал свой пост, и подтвердил в последние годы десятилетия, когда стал первым председателем Совета Лондонского графства. Однако это был вспыльчивый, темпераментный человек и носился между многими своими домами, словно орел, не зная покоя: то отправлялся в Далмени-Парк, семейную резиденцию возле Эдинбурга, то в Розбери, охотничий коттедж в горах, то в Дерденс, дом в Эпсом-Даунсе, то в Ментмор. Его любимым пристанищем был, пожалуй, Барнбугл, одинокое орлиное гнездо на территории Далмени-Парка, у серых, неспокойных вод залива Форт. В Лондоне у него был свой дом на Беркли-сквер и особняк барона Майера на Пикадилли, но оба оказались недостаточно велики для тех приемов, к которым обязывало его положение, и он снял просторный городской дом лорда Лэнсдауна за 3 тысячи фунтов в год.

Ханне не нравился дом Лэнсдауна с его многочисленными гостиными, каждая размером с бальный зал. Временами ей казалось, что к ней съезжаются все политики и дипломаты Европы, которым не сидится дома, и она то пожимала руки, то встречала гостей, ходила из комнаты в комнату, храбро улыбаясь, искренне стараясь, но делая все это без охоты и не всегда хорошо. А когда изредка ей приходилось прочесть что-то вслух или выступить с речью, ее терзали мучительные опасения. Правильно ли она все скажет? Хорошо ли подберет слова? А вдруг она подведет своего Арчи?

Розбери, который практически воплощал спокойствие, утомляла ее склонность паниковать, но еще больше его утомляло ее обожание. Ханна хлопотала над ним не столько как еврейская жена, сколько как еврейская мать. Она делала это, когда он чувствовал себя прекрасно и когда болел. Розбери был плохим пациентом, и ему не становилось лучше из-за ее непрерывных приставаний. В июне 1880 года у него, казалось, резко ухудшилось здоровье, и миссис Гладстон уговорила его полегче относиться ко всему. Ханна была благодарна ей за поддержку.

«Ваше письмо более чем любезно, и если что-то может убедить Арчи согласиться на трехмесячное изгнание, так это ваша любящая рекомендация свежего воздуха и покоя. Он обещал постараться выполнить все наставления докторов, и, хотя меня уверяют, что нет никаких причин для беспокойства, все же у меня гора упала с плеч, когда он решил последовать их советам».

Их брак, писал Крю, «был основан на восхищении и теплой привязанности с одной стороны и восхищении и преданном обожании с другой». Розбери, который рос, не зная особой материнской нежности, уже в зрелом возрасте не испытывал нужды в том, чтобы кто-то заменил ему мать, и временами находил нежность, обожание и преданность Ханны чрезмерными и надоедливыми и порой в раздражении срывался на нее. Его привычку подшучивать над ней даже на людях, пожалуй, объяснить уже не так просто. Он не мог ничего поделать и шутил надо всеми, даже над собой. Он очень заботился о жене, внимательно относился ко всем ее даже незначительным причудам. Например, дни рождения родственников-Ротшильдов были совершенно святы. Сирил Флауэр как-то раз позвал его поужинать. «Это совершенно невозможно, – ответил он, – хотя и очень соблазнительно. В среду день рождения у Ханны, и я не могу не ужинать дома. Я никак не могу запомнить, когда у нее день рождения, 25, 26 или 27-го числа, но в этом году он приходится на 27-е».

В марте 1884 года личный секретарь Гладстона предложил ему пригласить больного старика погостить несколько дней в Ментморе. И Розбери, самому гостеприимному хозяину, пришлось отказать. Он объяснил, что несколько дней назад умер кто-то из Ротшильдов и семья все еще в трауре. И добавил: «Мои чувства тем сильнее, что это умер не мой родственник и не моя семья будет недовольна, а семья моей жены, а это для меня – дело весьма деликатное».

Последующие события покажут, что Ханна значила для него гораздо больше, чем кто-либо мог предположить.

5 октября 1890 года Розбери вернулся из поездки в Германию и нашел ее тяжело больной. У нее был тиф. Сначала врачи заверяли его, что беспокоиться не о чем, но состояние ее ухудшалось, и смерть уже казалась неминуемой. Леди Ликонфилд, сестра Розбери, близко дружившая с Ханной, поспешила на север в Далмени-Парк, чтобы сидеть у ее постели.

Всю свою семейную жизнь Ханна хранила верность своей религии и ходила на службу в Западнолондонскую синагогу в годовщину смерти родителей. В 1884 году, находясь с мужем в Австралии, она зашла в мельбурнскую синагогу принести благодарственную молитву за безопасное плавание. Она всегда постилась и молилась в Йом-кипур. Кроме того, завела обычай начинать день с отрывка из псалмов и теперь, на одре болезни, попросила леди Ликонфилд почитать ей из Псалтыря. В пятницу вечером она зажгла свечи для Шаббата и хотела помолиться, но ею овладело волнение и возбуждение, и доктор отговорил ее от дальнейших попыток.