Как давно я не делала это! Всегда он был защитником, покровителем, всегда он помогал и решал все проблемы. А сейчас я стараюсь сделать так, чтобы он не поскользнулся и не шлепнулся наземь. Настроение у него опять изменилось – сейчас он распевает какую-то песню, которую я никогда прежде не слышала: должно быть, такие поют в здешних краях.

Когда мы проходим мимо церкви, вновь начинают звонить колокола.

Добрый знак, говорю я.

– Я слышу колокольный звон, он говорит мне о Боге. Ну а Бог-то слышит нас? Нам с тобой едва за тридцать, а мы уже не видим в жизни никакой отрады. Если бы не дети, какой смысл был бы в ней?

Я хочу что-то сказать на это. Но не нахожу ответа. Добираемся до того ресторанчика, где когда-то поклялись друг другу в любви, и уныло ужинаем при свете свечей, в одном из самых красивых и дорогих городов Швейцарии.

Когда открываю глаза, на дворе уже белый день. Всю ночь проспала без сновидений и ни разу не проснулась. Гляжу на часы – уже девять.

Муж еще спит. Иду в ванную, чищу зубы, умываюсь, потом заказываю в номер завтрак на двоих. В ожидании заказа набрасываю халат и подхожу к окну.

И в этот миг замечаю, что небо полно парапланеристами. Они снижаются и приземляются в парке перед отелем. Судя по всему, это новички – большинство летит вместе с инструктором.

Как они решились на такое безумство? Неужели мы дошли до точки, когда смертельный риск – это единственное, что может спасти от убийственной скуки?

Вот приземлился еще один. И еще. Друзья, радостно улыбаясь, снимают все это. Представляю себе, как все это должно смотреться сверху – ведь нас окружают очень, очень высокие горы.

И, хотя я страшно завидую каждому из этих смельчаков, сама я никогда бы не решилась на такое.

Входит официант, неся на серебряном подносе стакан с розой, кофе (моему мужу), чай (для меня), круассаны, тосты, ржаной хлеб, несколько сортов джема, вареные яйца, апельсиновый сок, местную газету и все прочее, что призвано осчастливить нас.

Бужу его поцелуем. И не могу вспомнить, когда я делала это в последний раз. Он удивлен, но улыбается. Садимся за стол и отдаем должное всем этим прелестям. Слегка обсуждаем, как мы вчера напились.

– Похоже, мне это было нужно. Но ты не принимай мои рассуждения слишком уж всерьез. Когда лопается воздушный шарик, все вздрагивают, но ведь это всего – лопнувший шарик. Безобидно.

Я хочу сказать, что мне стало легче, когда обнаружились все его слабости, но лишь улыбаюсь и продолжаю жевать свой круассан.

Муж тоже заметил парапланеристов. Глаза его загораются. Мы одеваемся и спускаемся – не сидеть же в номере в такое чудесное утро?

Муж предупреждает портье, что мы сегодня уезжаем, просит снести вниз багаж и приготовить счет.

Ты уверен? Разве мы не можем остаться еще на сутки?

– Уверен. Вчерашнего вечера хватило, чтобы понять – вернуться в прошлое невозможно.

Мы направляемся к выходу по длинной галерее со стеклянным потолком. Где-то я читала, что раньше тут была улица, а теперь два здания на противоположных сторонах соединили этим проходом. Судя по всему, туризм здесь процветает, несмотря на отсутствие горнолыжной трассы.

И вдруг, вместо того чтобы выйти, он оборачивается к портье:

– Как нам попрыгать?

«Нам»? Я лично не испытываю ни малейшего желания.

Портье протягивает нам брошюрку – там все сказано.

– А как добраться до верху?

Портье объясняет, что самим это делать не стоит – дорога очень сложная. Надо лишь назначить время – и за нами заедут в отель.

А это не слишком опасно? Особенно если никогда прежде не прыгал в пустоту между двумя цепями гор. Кто отвечает за безопасность? Есть ли какой-нибудь контроль за инструкторами и снаряжением?

– Мадам, я работаю здесь уже десять лет. И сам прыгаю по крайней мере раз в год. На моей памяти не было ни единого происшествия.

Он улыбается. И, наверно, за эти десять лет он повторял эту фразу тысячи раз.

– Пошли?

Что? Вместе?

– Могу, разумеется, и один. А ты подождешь меня внизу с фотоаппаратом. Я хочу, я должен испробовать… Меня всегда пугало это… Ведь только вчера мы с тобой говорили, что приходит миг, когда все в жизни упорядочивается и мы перестаем сознавать границы наших возможностей. И вчера был очень печальный вечер…

Знаю. Он просит портье сделать заказ.

– Сейчас или ближе к вечеру, когда вы сможете увидеть, как солнце на закате освещает снега вокруг?

Сейчас.

– На одного или на двоих?

На двоих, если уж решили – сейчас. Чтобы у меня уже не было шанса осознать, что я делаю. Чтобы я не успела открыть тот ларец, откуда вылетят демоны – страх высоты, страх перед неизвестностью, страх смерти, страх жизни, страх переступить границу. Сейчас или никогда.

– Можно заказать полет на двадцать минут, на полчаса и на час. Какой предпочитаете?

А десятиминутный?

Нет.

– Желаете прыгать с высоты 1350 метров или – 1800?

Мне уже очень хочется отказаться от этой затеи. К чему все эти подробности? Конечно, хотелось бы пониже. И чем ниже – тем лучше.

– Любимая, это лишено всякого смысла. Я уверен, что ничего не случится, но если вдруг что… опасность одинакова. Даже если с двадцати одного метра – а это примерно седьмой этаж – последствия будут те же.

Портье смеется. И я вторю ему, чтобы скрыть свои чувства. В самом деле – наивно думать, что лишние пятьсот метров могут иметь значение.

Портье куда-то звонит.

– Можно заказать прыжок только с 1350 метров.

Облегчение, которое я испытываю сейчас, еще абсурдней прежнего страха. Как хорошо!

Машина будет у дверей отеля через десять минут.

Вместе с мужем и еще пятью-шестью любителями сильных ощущений я стою на краю пропасти в ожидании своей очереди. По пути сюда вспоминала детей и думала, что они могут осиротеть. Потом поняла, что прыгать мы будем по одиночке, а не вместе.

Надеваем шлемы, натягиваем специальные термокостюмы. Интересно, зачем нужны шлемы? Чтобы голова не пострадала, когда меня шарахнет о скалистый склон и я пролечу по нему больше километра?

– Без шлема нельзя.

Ладно. Нельзя так нельзя. Надеваю шлем наподобие тех, в каких разъезжают по улицам Женевы мотоциклисты. Глупо донельзя, но спорить не стану.

Смотрю вперед: между нами и пропастью есть еще покатый заснеженный склон. В первую секунду можно будет прервать полет. Вовсе необязательно идти до самого конца.