извивались под давлением воли Шакхаж; их жажда битвы и чужой плоти была неутолима.

Но Пустынный Волк даже не дрогнул. И тогда из глубин зыбучих песков появились гротескные существа, их формы, как олицетворения нежелания песков подчиниться, извращенные и искаженные.

Жуткими монстрами они бросились на Шакха и его спутников, их тела сливались и разделялся с каждым движением, будто сам песок, из которого они состояли, стремился как можно быстрее высвободиться из пут чужой власти и разорвать незнакомцев.

Вот только Шакх уже давно не был тем юнцом, которого почти четыре века назад повстречал Хаджар на границе Моря Песка.

Нет, теперь это был закаленный в битвах воин, на чью долю выпало столько испытаний, что могли бы сделать честь многим Бессмертным.

Его дух и решимость за века битв и войн стали так же непреклонны, как сама пустыня. Взмахом сабли он призвал стаю песчаных волков. Их формы были такими же свирепыми и проворными, как и у существ, которых они олицетворяли. А каждый их прыжок, каждый укус и взмах когтистых лап заключал в себе страстный порыв секущих взмахов сабель, стремительных выпадов и неуловимых обманных маневров.

Песчаные волки бросились в бой, и их тела постепенно поглощали пески, пытавшиеся сопротивляться воле Шакха.

Каждый раз, когда песчаные существа комнаты атаковали, Песчаные Волки встречали их лоб в лоб. Они кружили вокруг противников, оборачиваясь бесчисленным множеством пусть и легких, но стремительных порезов. А Шакх кружился в центре песчаного вихря, порождая все новых и новых волков, каждый из которых заставил бы вздрогнуть обычного Небесного Императора из долины.

По ходу битвы, Шакх подчинял все больше и больше территорий, а связь между ним и пустыней становилась только глубже. Пески постепенно начали подчиняться его воле, а их сопротивление ослабевало по мере того, как все больше волков-сабель рассекали призванных ими защитников.

Так длилось несколько минут. На словах — ничего удивительного. Но эти несколько минут прошли на пике боевых способностей Пустынного Волка. Сражение, способное стать легендарным в Чужих Землях. Глубина мистерий и сила техник и энергии, призванных Шакхом, лишь немногим уступали Албадурту, не позволяя Пустынному Волку призвать иллюзию Правила.

И все же…

С последним, триумфальным криком Шакх взмахнул короткой саблей, и дюны комнаты ответили ему тем же, двигаясь в такт жестам своего укротителя. Зыбучие пески оставили попытки сопротивляться и, повинуясь воле Пустынного Волка, вновь обернулись стенами, полом и потолком.

Жар, оставивший красные следы на телах Небесных Лисов, исчез и четыре двери вновь проявились сквозь серую кладку.

Пусть Шакх и не смог призвать столь же серьезных сил, как и гном, но в отличии от последнего, он, пусть и бледный, местами раненный, обожженный и явно тяжело дышащий, смог самостоятельно отпить целебного отвара и закинуть в рот несколько пилюль.

— Все нормально? — спросила Лэтэя.

Шакх, пусть и не без труда, утвердительно кивнул.

— Тогда не будем терять времени, — и воительница толкнул дверь, на которую указал Арнин.

Глава 1770

Казалось, комната вздохнула, освобождая свою хватку от удушающей жары и неумолимого песка. Но в тот момент, когда отряд решил, что Арнин ошибся и развилка их ждала не после четвертой комнаты, а сейчас… Именно в этот момент потолок и стены растворились в черноте безразличной к мирскому бездны, а сама суть окружающего пространства исчезла среди безучастный тьмы.

— Загадки… — просипел Арнин, а затем звуки исчезли. Как и память о них. Само знание о… реальности.

Отряд оказался подвешенным на подобии безвольных кукол в небесном царстве, где бесконечное пространство глубокой, бархатистой ночи окутывало их, пронзаемое лишь редкими, блестящими бриллиантами миллиона далеких вспышек.

Эти странные отсветы мерцали и переливались в непроглядной мгле, отбрасывая тонкий лучи света на невидимые дорожки, которые извивались и прокладывали себе путь через пустоту. Сами тропинки с неуловимостью змей; как шепот нарассказанных снов, были сотканы из нитей тьмы, которые, казалось, прялись откуда-то изнутри.

Словно если иметь достаточно сил, можно было приоткрыть завесу мрака и увидеть, что находится там, по другую сторону. Что таит в себе изнанка реальности. Будто на одним лишь только зримом все не заканчивалось. И там, где нельзя было увидеть, можно было… можно было…

Голова Хадажара закружилась.

Перед его внутренним взором появились какие-то врата, стоявшие на вершине горы… живой горы. Кричащей, стонущей, истекающей кровью. Горы тех, кто положил свою жизнь, чтобы… чтобы…

Наваждение ушло, и генерал отправился следом за своими соратниками по этим загадочным тропам. Они шли по ним то ли едва заметные сознанию мгновения, то ли бесчисленные множества эпох, не зная самого понятия “время” и не понимая, что такое “пространство”.

Словно блуждали по шелковистым нитям космической паутины, а вокруг них звучала едва слышимая музыка чужих грез, разбитых мечтаний и не воплощенных надежд. Все, то, что собирало ночное небо, служа холодным жнецом для чаяний смертных мечтателей.

Будто они стали небесными странниками, проходящими по самому краю существования, танцующими на границе между осязаемым и неосязаемым. Где-то там, где уже закончилась реальность, но еще не зажглись сны и не родились мечты.

С каждым шагом темнота словно обнимала их, заключая в свои нежные, бархатистые объятия, а вспышки над головой продолжали пылать неописуемой, но далекой красотой. Ведомый невидимой силой, которая тянула их по извилистым, невидимым тропинкам загадочного звездного царства, отряда двигался… куда-то.

— Я знаю, что это… — прошептала Летея.

Она вдруг замерла посреди тропы, а её глаза расширились при взгляде сквозь пустоту. Та тянулась в вечность, пронзаемая лишь случайными вспышками блеска, мерцавшими, далекими… звездами на покрывале уставшей ночи.

Когда она вглядывалась в них, что-то внутри Лэтэи всколыхнулось. Как забытый сон. Как теплое, приятное воспоминание. Чужое прикосновение, полное заботы и принятия. Как обещание не верности или вечной любви, а того, что кроме неё никогда никого не будет. Что если все вокруг погаснет, то она останется для него единственной причиной, чтобы продолжать сиять. Единственной причиной, чтобы дышать.

Это не была любовь. Или обожанием. Она была его реальность. Его жизнью. А он — её.

А затем это ощущение ушло, оставив после себя воспоминание о саде, где каждый цветок был звездой, а их покров картиной, написанной кистью самой вселенной.

Видение овладело ею, и Летея обнаружила, что не может сопротивляться влечению к мерцающим огням, танцующим в темноте. Она начала двигаться, и ее тело раскачивалось и кружилось в такт космическому танцу, который разыгрывался перед ней. Ее движения полные грации, как лепестки цветка, распускающегося под поцелуем