К утру – аккуратно, чтобы не поцарапать – он упаковал ее обратно в коробку и отнес в магазин, бормоча под нос что-то понятное ему одному.

«Я так не могу… Не могу я так… Господи…»

Появляется картинка.

Интерьер:

Полицейский участок. День.

В кадре детектив Марк Адамс.

(ПРИМ.: Предложить роль Адамса Клайву Оуэну.)

Адамс сидит перед стеной, на которой развешаны фотографии убитых Гудманом детей. Он устало растирает глаза.

Раздается телефонный звонок. Адамс снимет трубку.

Адамс:

«Да. Понял, выезжаю».

Он кладет трубку и хватает со спинки стула пиджак.

Адамс:

«Ховард, Стоукс, быстро! Девочка пришла в сознание».

Трое полицейских спешно уходят из участка.

Смена сцены.

* * *

Я шел по узкому коридору вслед за медсестрой.

Вопреки ожиданиям, здесь я не видел людей, бьющихся головой о стенку или мерно раскачивающихся из стороны в сторону, лепечущих что-то нелепое. Но я видел комнаты. И в комнатах этих играли в шахматы, смотрели телевизор, мирно переговаривались друг с другом на спортивную тему, читали книги. Все это больше напоминало какой-то санаторий или дом престарелых. Правда, как раз таки стариков я тут почти и не видел.

«Большинство наших пациентов проходят полустационарное лечение», – вспомнил я слова сотрудницы больницы.

То есть их не держат тут насильно? Пациенты вольны уходить и приходить когда вздумается?

Я еще не успел сформулировать до конца мысль, как почувствовал облегчение, будто с меня свалился жилет, напичканный свинцовыми пластинами. Если находящиеся здесь люди могут свободно покидать эти стены, может быть, тогда все не так, как я вообразил? Местный псих, страдающий паранойей и синдромом навязчивости или еще чем-то подобным, просто внушил себе, что должен убить меня. Даже не меня конкретно, а того, кого он видел во мне своим воспаленным больным разумом. Он что-то там внушил себе, а внушив, потратил долгие годы на поиски меня, чтобы убить, избавить человечество от нависшей угрозы. Его свели с ума масоны, заговор искусственного интеллекта, высадка марсиан, принявших человеческий облик. Я почему-то решил, что мы с ним не родственники, что мы друг другу вообще чужие люди, но с чего я это взял? Да может, он брат мне родной! Или лучший друг, с кем мы вместе увлекались конспирологией. Это свело его с ума, он начал подозревать меня в сговоре с Орденом семи крестов, окончательно слетел с катушек…

Не обязательно, что все обстояло именно так, но возможно что-то подобное. Ведь возможно! Все это детали, главное тут вот что: сумасшедший может свободно покидать границы психиатрической клиники. Что, если Колин Гаррет страдал своим недугом уже долгие-долгие годы, что, если всю жизнь? Тогда получалось: моей смерти изначально желал сумасшедший. А в справедливости такого желания, если оно исходит от человека с больным рассудком, я совершенно не уверен.

И тут вдруг мне пришло в голову задать вопрос, о котором я совершенно не подумал. Хотя должен был задаваться им всю дорогу, пока мы с Эйлин ехали в Лос-Анджелес; и еще раньше, с первой секунды, как только узнал о существовании Гаррета от частного детектива Дойла.

– Скажите, – обратился я к медсестре, идущей впереди, – что с ним? Что с моим другом? Чем именно он страдает?

Мы подошли к лестнице, ведущей на второй этаж. Медсестра сбавила шаги, заглянула в бумаги, которые несла в руках, и ответила:

– Невротическое психическое расстройство.

– Это звучит одновременно и пугающе, и безобидно. Он способен… эм-м… воспринимать слова?

– Конечно, – улыбнулась медсестра. – Вы странно представляете себе состояние вашего друга.

– Так что с ним? Простыми словами.

Мы поднялись на второй этаж и остановились перед стеклянной широкой дверью, сквозь которую я видел огромный холл с зонами отдыха и круглыми столами, занятыми людьми. Напоминало столовую.

– У мистера Гаррета сильнейшая депрессия, – сказала медсестра и открыла дверь.

Когда мы вошли, некоторые из пациентов принялись пристально изучать меня с ног до головы. Кто-то настороженно, кто-то приветливо улыбаясь, как старому знакомому. Многие и вовсе не обратили на нас никакого внимания, продолжая смотреть телевизор, висящий в дальнем углу под самым потолком, или читать книгу. Сам я ощущал себя так, что впору самому занимать кровать в одной из комнат этой больницы. Ноги превратились в желе, казалось, они вот-вот растекутся по полу, не выдержав веса тела. Меня начинал бить озноб. Только теперь я до конца осознал, что встреча с Гарретом – это реальность. И она неизбежна. Ибо я сам шел к ней и не повернул в сторону, хотя об этом молила каждая клетка моего тела. «Беги, беги, пока не поздно, пока осталось еще время, ты можешь развернуться и уйти». И мысленно я был уже внизу, садился в машину к Эйлин; она заводила мотор, и мы мчались обратно в Нью-Йорк, заходящее солнце раскрасило Гранд-Каньон фантастическими красками, сделало его похожим на декорацию к фильму «Марсианин» (да, мы будем возвращаться через Гранд-Каньон, мы должны его посмотреть, он прекрасен). Мысленно я плевал на прошлое Эндрю Гудмана, плевал на уродливую вмятину на голове, на вечно зудящую дыру вместо левого глаза; на еле гнущуюся ногу; на одеревеневшую руку, почти мертвую, почти чужую.

Но продолжал идти за медсестрой, огибая беспорядочно стоящие столики.

И когда мы остановились, когда медсестра подошла к одному из пациентов, сидящему у окна к нам спиной, разглядывающему голубей на карнизе, когда тот выслушал ее и повернулся и посмотрел на меня, и на лице его отразилось, всего на секунду, отразилось удивление и еще, мне показалось, страх, и когда он вновь отвернулся, а медсестра оставила нас, я не нашел в себе сил заговорить. Опустившись на первое попавшееся кресло, я смотрел на спину Колина Гаррета и не мог вымолвить ни слова. Я не знал, с чего начать; не знал, стоит ли вообще что-то начинать.

– Молодой человек, вы напрочь лишены всяких манер!

– А? – Я поднял голову.

Передо мной стояла старая женщина с химической завивкой, какие делали лет пятьдесят назад.

– Вы заняли чужое место, – сказала она, скрестив руки на груди.

Я молча пересел на соседнее кресло.

Прошла тысяча лет, а я все продолжал сидеть и смотреть на спину Гаррета, пытаясь унять дрожь. Наверное, я бы так и просидел до закрытия больницы, а выйдя на улицу, уже не вернулся бы сюда никогда. Но Гаррет заговорил сам. Медленно повернувшись, он улыбнулся одними губами (глаза его были мертвы, я не знаю, как назвать это иначе) и сказал:

– Здравствуй, Эндрю.

* * *

Вспоминай, Эндрю. Начни с предметов.