Так и сделал.

Девушка улыбнулась еще шире (я снял бейсболку, чтобы ничего не скрывало огромную вмятину в черепе).

– Разумеется. У нас не тюрьма. Большинство наших пациентов проходят полустационарное лечение.

Я не совсем понял, что именно это означает (уходят домой по выходным?), но уточнять не стал, мне было не особо интересно.

– Как вас представить мистеру Гаррету?

У меня возникло ощущение, словно я записывался на прием к премьер-министру. Я снова нацепил бейсболку и сказал:

– Меня зовут Эндрю Гудман.

* * *

Туалет открывали по расписанию.

Эту меру приняли вовсе не с целью поиздеваться над детьми. Просто таким образом гораздо проще воспитателям следить за санитарно-гигиеническим состоянием туалетных комнат. Если снять замки – парни и девочки старших групп будут бегать туда курить. Впрочем, курение – одно из меньших зол. Туалетная комната превратится в универсальное место «развлечений». Здесь будут издеваться над «шестерками»; пить алкоголь, принесенный за небольшое вознаграждение местным сторожем; здесь, укрывшись в кабинках, лишались девственности тринадцатилетние любовники. Предоставленные сами себе, они не боролись с инстинктами, но следовали их зову, словно дикие звери. «Возраст согласия» определялся природой.

Туалеты открывали два раза в день. Утром и вечером. В будни это ничего: большую часть дня Андрей проводил в школе, там туалеты всегда держали открытыми. А вот в выходные, когда весь день приходилось оставаться на территории детского дома…

Андрей научился терпеть. Главное – не пить много воды в течение дня. На обед – не налегать на суп; не прикасаться к компоту. Конечно, можно было напроситься ходить вместе с младшей группой (их водили группами и не меньше четырех раз в день), но такой поступок мог выйти ему боком: таких «умников» тут не любили.

Вот тогда-то Андрей впервые начал сочинять истории.

Чаще всего понимание того, что нас в действительности интересует, приходит вместе с болью и отчаянием. Это наше спасение. Мальчик-инвалид, лишенный возможности носиться по двору со сверстниками, уходит в романтические миры приключенческих романов; преступники, замурованные на долгие годы в тесных камерах, начинают писать пейзажи, одержимо занимаются спортом или углубляются в историю Древнего Рима. Порой из них выходят настоящие специалисты в той или иной области, могущие дать фору многим дипломированным экспертам. Все зависит от того, насколько сильно их желание укрыться от ненавистной действительности.

Действительность, в которой существовал Андрей, казалась ему отвратительной. С каждым новым днем, с каждой прочитанной книгой он испытывал все большее презрение к сверстникам-сиротам, интересы которых ограничивались низменными инстинктами. Они не хотели развиваться, не думали о будущем. Их мечты казались ему убогими, если они вообще были.

Но именно закрытые туалеты послужили поршнем, толкнувшим его сочинять истории. Примерно с четырех часов дня он уносился с головой в выдуманные миры и не возвращался в реальность до тех пор, пока не снимали замок и становилось можно наконец помочиться. Он с завистью смотрел на других. Они не терпели, не отвлекали себя играми или чтением. Если им хотелось по нужде, они просто шли во двор и делали свое дело в кустах (или за сугробом, если стояла зима). Андрей так не умел. Проклятое стеснение не давало спокойно последовать их примеру. Он злился на себя, на тепличное воспитание, которое дала ему мать; злился на весь мир. Истории выходили одна мрачней другой. В них убивали; в них насиловали; в них редко побеждало добро.

Прошло время, и Андрей вместе со всеми начал бегать в кусты. Теперь ему казалась смешной его глупая и неуместная стеснительность, принесшая столько неудобств.

Но любовь к историям уже осталась с ним навсегда. А чуть позже он узнал, что люди, пишущие подобные истории, называются сценаристами.

С той поры Андрей не сомневался, кем станет, когда двери детского дома откроют для него большой мир.

Это первая датированная запись в дневнике. Потому что это здесь и сейчас.

Я больше не восстанавливаю на его страницах события своего прошлого. Я пишу в настоящем.

Сегодня я убью Дору. Столкну с крыши ангара на железные запчасти машин. Это ее не убьет. Я очень на это надеюсь. Я молюсь за это. И если мои молитвы кто-то услышит, я смогу ощутить трепыхание ее тела в момент, когда сомкну руки на ее тонкой шее.

Сегодня я испытаю в полной мере то, что блеклой тенью позволил мне почувствовать Эл-Три-Фута. В какое сравнение может идти бездомный инвалид, почти смирившийся со своей участью, с Дорой, для которой вся жизнь еще только начинается? Эл – это ничто; это Геракл; это Джаспер; это немногим больше их. И все же он подарил самые яркие эмоции, какие только мне довелось испытать.

За спиной Доры – рюкзак. Я знаю, что в нем. Ланч и холодный чай. Мы вместе обсуждали, что взять, чтобы можно было провести весь день на пустыре между Блэквуд и Волнат-авеню, где нам не будут мешать ни крыши домов, ни электрические провода, ничего; где будем только мы и воздушный змей. Я немного опасаюсь, что змей сможет привлечь внимание какого-нибудь идиота, решившего проехать по этой забытой богом местности. Но мы здесь уже больше трех часов, и за это время не проехала ни одна машина.

Мы сказали, что пойдем в парк, как обычно. Маленькая невинная ложь ради лучшего дня в наших жизнях. В конце концов, нам давно уже не по пять лет.

«Мамочка, мамочка!»

Мои волосы будут растрепаны. Глаза будут красны от слез.

«Дора пропала!»

Я буду кричать еще издали. А когда добегу до дома, легкие будут разрываться, потому что я примчусь со всей скоростью, с какой только смогу.

«Что?!»

Эндрю выпучит глаза. Секатор вывалится из его рук. Он начнет расспрашивать быстро и напуганно.

И я расскажу все, что знаю. Все, что смогу вспомнить, потому что Дора мне стала почти как сестричка. И господи! Я почувствую вину! Это из-за меня она пропала! Ведь я старше! На мне вся ответственность. Но она так хотела вишневого мороженого, она так просила. И я говорю, пойдем, говорю, пойдем купим по мороженому. Мы выходим из парка, переходим Секонд-стрит, и там, знаете, есть парковка, огромная парковка; а в пиццерии «Джузеппе» такое отличное вишневое мороженое… И я его покупаю. Потом мы катаемся на великах, ищем подходящее место для того, чтобы запустить змея. А когда собираемся домой, она хитро улыбается и спрашивает, можем ли мы слопать еще по одной порции вишневого мороженого. И вот мы снова катим по Мидвей, и я захожу в пиццерию, а когда возвращаюсь, Доры нигде нет. Она должна была ждать перед входом, она сама отказалась идти вместе со мной, ей не хотелось стоять в очереди и пухнуть от жары. Да, она именно так и сказала: «пухнуть от жары».

И расскажу все это, и вспомню смешное «пухнуть от жары» (с ее русским акцентом фраза звучит еще смешней); и ее хитрые смешливые глаза при этом. И у меня случится истерика. Больше я не смогу произнести ни слова. Она могла вернуться домой, но это очень странно, не сказав мне, не предупредив? В любом случае у нас ее не будет. Но, может, она у себя дома? Эндрю влетит в нашу гостиную и позвонит в свой дом, в дом приемных родителей, но миссис Гудман, приемная мама Эндрю и Доры, она задохнется от охватившего ее страха. Нет, Дора не появлялась с тех пор, как утром ушла вместе с братом.