– Я сойду тут, – говорит он Анне, прежде чем они добираются до центра, и она натягивает узду, врезающуюся мулу в пасть, чтобы остановить его. Повозка Леандро совсем непрезентабельна, но все же Этторе не хочет, чтобы соседи видели, как он подъезжает на ней.

– Ты вернешься со мной? Сколько ты здесь пробудешь? – спрашивает Анна.

– Нет, я не вернусь сегодня, не жди меня.

– Хорошо. – Она кивает, слегка ударяет вожжами и едет дальше.

Этторе делает глубокий вдох и замечает то, на что раньше обыкновенно не обращал внимания, – зловоние Джои. Запах нечистот и гнилых овощей, болезней, немытых тел, конского навоза, папиросного дыма. Запах этот до того знакомый, что действует почти успокаивающе и в то же время словно застревает в горле. Этторе направляется к Пьяцца Плебишито, он уже наловчился ковылять на своем костыле и идет довольно быстро. Площадь заполнена народом – все это работники без работы; черная толчея, среди которой там и сям мелькают более светлые женские блузки. Некоторые молодые люди влезли на фонарные столбы, чтобы лучше видеть сцену, увешанную социалистическими лозунгами. По краям площади стоят группы людей, которые держатся вместе и больше разговаривают друг с другом, чем слушают. Они кажутся озабоченными и настороженными, словно чего-то ждут, и, глядя на них, Этторе начинает ощущать беспокойство. На некоторых полицейская форма, на других – военная, третьи – в черных рубашках с приколотыми или пришитыми эмблемами. Этторе всматривается в толпу, но почти не надеется отыскать здесь Паолу.

Он обходит площадь с внешней стороны, на всякий случай оглядываясь вокруг. С трибуны говорит старый солдат, пехотинец; Этторе тоже был пехотинцем. Как и все крестьяне. Его голос доносится из репродуктора с металлическим отзвуком.

– Мы спрашивали их, почему мы должны воевать за Италию, где у нас нет даже самого маленького клочка земли? Почему мы должны воевать за Италию, где у нас нет никаких прав? Где с нами обходятся хуже, чем со скотиной? Где нас оскорбляют? Хотели знать, когда нас отпустят? Почему мы должны идти и умирать по приказу тех, кто нас презирает? – выкрикивает оратор. Его голос разносится по всей площади, вызывая бурю гнева среди слушателей. Во время забастовки, когда нет работы, возбуждение среди народа растет; все напряжены и подавлены. Люди словно сухая трава, которая может вспыхнуть от одной спички. Этторе чувствует: что-то грядет, словно шум, доносящийся откуда-то издалека, но неуклонно приближающийся. Он ковыляет быстрее, тревожно оглядываясь по сторонам. – Но Кадорна[12] гнал нас все вперед и вперед при Изонцо, снова и снова; смотрел, как мы умираем в муках. И все же строил целые полки и приказывал расстреливать каждого десятого, если мы смели выказывать неповиновение. Мой брат оказался в их числе, а он был храбрейшим в своей части. Его застрелили, как собаку. Как собаку!

По рядам собравшихся пробегает возмущенный ропот, упоминание об Изонцо заставляет Этторе остановиться. Он ждет, пока схлынет волна ужаса, ибо это слово наполняет его сознание воспоминаниями о пережитом страхе, который чуть не свел его с ума. Двенадцать сражений было дано на берегах Изонцо австро-венгерским войскам. Двенадцать сражений в течение двух адских зим, после которых три четверти из миллиона солдат остались лежать в мерзлой грязи, и тем не менее линия фронта не сдвинулась ни на дюйм. Почти все это время Этторе был пьян. Оставаться трезвым было слишком страшно и слишком голодно. Трезвым ты рисковал свихнуться, навсегда остаться с зияющей дырой в мозгах. Пьянство было единственным способом выжить в тех окопах, и Валерио был далеко не единственным, кто после пережитого не желал трезветь, никогда. Мысли Этторе ненадолго обращаются к Леандро, который был все это время в безопасности в Нью-Йорке; достаточно богатый и беспринципный, чтобы откупиться от службы.

Он делает глубокий вдох и продолжает свой путь по площади. В голосе оратора звучат горечь и ярость:

– И все это время благородные синьоры-уклонисты сидели по домам, в безопасности, под защитой стен своих ферм. За что мы должны воевать? Мы спрашивали их, и они дали нам обещания. У вас будет земля, говорили они. Вы будете любить и уважать свою страну! У вас будет возможность кормить свои семьи, выращивать собственный урожай и работать для будущего! Вы больше не будете голодать! Вы больше не будете сгибаться под бременем долгов, накопленных за зиму, или платить грабительскую плату за вшивую подвальную каморку за год вперед! Я спрашиваю вас, братья мои, получили мы хоть что-нибудь из того, что нам было обещано? Получили? – (И, как один, толпа загудела: нет!) – В России народу удалось взять то, что ему было обещано!

Среди всего этого шума и гама Этторе слышит, что кто-то зовет его по имени:

– Этторе! Этторе!

Он поворачивается на месте и видит Пино, протискивающегося к нему сквозь людскую толчею.

– Пино! Друг, как я рад тебя видеть. Как ты?

Они коротко обнимаются, хлопая друг друга по спине.

– Я-то ничего, а ты как?

– Рад видеть тебя дома и на ногах! Ты вернулся? Ты поправился? – Пино с сомнением смотрит на костыль.

– Еще не совсем, но скоро поправлюсь. Я пришел проведать Паолу, принес ей денег. Ты ее видел?

– Она была здесь, но ушла – не хотела приносить малыша и не хотела оставлять его надолго. Пойдем, я тебя провожу.

– Как долго продлится забастовка?

– Не знаю. Она идет уже сорок восемь часов… люди голодны и злы, но никто не решается совершать набеги на фермы из-за чернорубашечников. Их становится все больше и больше. Но если хозяева хотят, чтобы зерно было убрано и обмолочено, они должны уступить… наверно, они в ярости. Капоцци и Сантоиемма по-прежнему в тюрьме, так что… – произносит он, пожимая плечами.

– Этот митинг может плохо кончиться. Чувствуешь? – говорит Этторе, и Пино кивает:

– Лучше тебе поскорее уйти отсюда с твоей больной ногой.

Они сворачивают в маленький старинный переулок, ведущий к Вико Иовиа, звучные слова оратора и вторящий им рев толпы постепенно стихают позади. Дома и домишки, неоднократно перестроенные и частично переделанные, с разными пристройками и надстройками, теснятся с каждой стороны улочки; лестницы, водосточные трубы, покосившиеся ставни. Там и сям попадаются заросшие пылью каменные розетки, через которые воздух поступает во внутренние помещения. Здесь лежит глубокая тень, в водосточных канавах скопился мусор.

– Пино, я должен поблагодарить тебя, – говорит Этторе.

– Неужели должен? – усмехается в ответ Пино.

– Если бы ты не приволок меня в массерию Дель-Арко, я потерял бы ногу. Или умер бы. Спасибо тебе.

– Я сделал это не ради тебя, – серьезно отвечает Пино. Этторе бросает на него быстрый взгляд. – От твоей ноги шла такая вонь – Матерь Божья, такая вонища! Я просто не мог этого выносить. Я должен был поскорее от тебя избавиться, – говорит он. И Этторе смеется.