Впервые в истории человечества наша революция изменила деятельность правительства, изменила его, сказав два коротких слова: «Мы, народ». Народ говорит правительству, что делать, а не наоборот. «Мы, народ» являемся водителем, а правительство – нашей машиной. Мы решаем, куда оно должно ехать, каким маршрутом, и с какой скоростью. Почти во всех странах конституция – это документ, в котором правительство говорит народу, какие привилегии оно имеет. Наша конституция – это документ, в котором «мы, народ» говорим правительству, что позволено делать ему. «Мы, народ» – свободны. Эта вера была в основе всего, что я пытался сделать за эти прошедшие восемь лет.

Но тогда, в шестидесятых, когда я начинал свой путь в политике, мне казалось, что мы приступили к изменению ситуации не в лучшую сторону, что через большее количество правил, положений и инструкций, через грабительские налоги правительство забирало все больше наших денег, все больше лишало нас выбора, все больше лишало нас свободы. Я пришел в политику отчасти для того, чтобы поднять руку и сказать: «Стоп». Я был политиком-гражданином, и мне казалось, что это самое правильное, что должен делать гражданин.

Я думаю, что мы остановили многое из того, что должно было быть остановлено. И я надеюсь, что мы еще раз напомнили людям, что человек не может быть свободен, пока правительство не ограничено в своих действиях. Здесь есть явная причинно-следственная связь, точная и предсказуемая, как любой закон физики: по мере разрастания правительства свобода сокращается.

Чистый коммунизм есть не что иное, как наименее свободное общество, и все же мы сумели за последние несколько лет создать вполне удовлетворительную близость с Советским Союзом. Меня спрашивали, не игра ли это, и мой ответ был – нет, потому что мы опирались в своих действиях не на слова, а на дела. Разрядка семидесятых была основана не на действиях, а на обещаниях. Они обещали относиться к своему народу и к народу всего мира лучше, но ГУЛАГ оставался ГУЛАГом, и государство оставалось экспансионистским, через подставных лиц они продолжали вести неприкрытые войны в Африке, в Азии и Латинской Америке.

Теперь, по-видимому, все меняется. Президент Горбачев провел некоторые демократические реформы внутри страны и начал вывод войск из Афганистана. Он также освободил заключенных, чьи имена я передаю ему всякий раз, когда мы встречаемся.

Но жизнь обычно напоминает нам о больших вещах какими-то маленькими происшествиями. Однажды во время встречи в верхах в Москве мы с Нэнси решили сбежать после обеда, чтобы пройтись по магазинам на Арбате. Это – небольшая улочка рядом с главным торговым центром Москвы. И хотя этот поход по магазинам был незапланированным, все русские нас узнали, называли по имени и тянули к нам руки. Нас просто захлестнуло теплотой. Их радость была поистине многообещающей. Но в считанные секунды работники КГБ пробились к нам и начали отталкивать и распихивать толпу. Это был интересный момент, это напомнило мне, что, пока обычный человек на улице в Советском Союзе борется за мир, правительство остается коммунистическим. И управляют государством коммунисты, а это значит, что у нас совершенно разные взгляды на такие понятия, как свобода и права человека.

Мы должны стоять на страже, но в то же время мы должны продолжать работать вместе, чтобы снизить и ликвидировать напряженность и недоверие. Мне кажется, что президент Горбачев отличается от предыдущих советских лидеров. Я думаю, что он знает о недостатках в обществе и пытается изменить это. Мы желаем ему успехов, и будем продолжать работать для того, чтобы Советский Союз, завершив свои преобразования, представлял меньшую угрозу. Вкратце я могу охарактеризовать это следующим образом: я хочу, чтобы это новое сближение продолжалось. И оно будет продолжаться до тех пор, пока мы ясно будем показывать, что наши действия зависят от их действий. А если они нарушат свои обещания, мы осудим их, не стесняясь в выражениях, а если они будут продолжать нарушать свои обещания, то выдернем вилку из розетки. Мы все еще придерживаемся принципа: доверяй, но проверяй. Мы все еще играем, но подснять колоду надо. Все еще нужно внимательно следить. И не нужно бояться увидеть то, что есть на самом деле.

Меня спрашивают, сожалею ли я о чем-либо. Да, сожалею. Прежде всего, о дефиците. Я много говорил об этом в последнее время, но сегодня не время для споров. Пожалуй, я не буду ввязываться в дискуссию. Но хочу поделиться одним своим наблюдением. Мне удалось одержать несколько побед в конгрессе, но немногие заметили, что я никогда не выиграл бы без вашей поддержки. Американский народ никогда не видел моих войск, он никогда не видел полков Рейгана. Вы выигрывали каждую битву своими звонками, своими письмами, тем, что вы требовали действия. Что ж, действия и сейчас необходимы. Если мы намерены закончить нашу работу, то полки Рейгана должны стать бригадами Буша. Скоро у руля станет он, и вы будете ему нужны не меньше, чем мне.

Наконец, существует традиция в президентских прощальных речах высказывать какие-то предостережения. У меня тоже есть предостережение, о котором я довольно долго думал в последнее время. И, как ни странно, оно начинается с того, чем я горжусь больше всего из сделанного за последние восемь лет, – с возрождения национальной гордости, которое я называю новым патриотизмом. Это национальное чувство очень хорошее, но оно не будет иметь смысла и не сможет укрепиться надолго, если в основе его не будут лежать глубокие раздумья и знания.

Нам нужен информированный патриотизм. Хорошо ли мы учим наших детей тому, что такое Америка, что она собой представляет в истории мира. Те из нас, кому сейчас немногим более 35 лет, выросли в другой Америке. Нас хорошо учили тому, что означает быть американцем. И мы впитали в себя почти с молоком матери любовь к стране и восхищение ее общественными институтами. Это чувство воспитывалось в семье, в доме по соседству, от чьего-либо отца, который воевал в Корее, или в семье, которая потеряла кого-нибудь в Анцио. Вы могли научиться чувству патриотизма в школе. А если все же вы не смогли воспринять это чувство таким путем, то все равно оно впитывалось из общественной культуры. Фильмы воспевали демократические ценности и твердили о том, что Америка – это нечто особое. То же самое делало и в середине шестидесятых годов телевидение.

Но сейчас мы вступаем в 90-е годы, и положение вещей несколько изменилось. Молодые родители не уверены, что безоглядное восхищение Америкой – это именно то, чему нужно учить современных детей. А для тех, кто создает общественную культуру, глубокий патриотизм тоже уже не в моде. Наш дух вернулся, но утвердить мы его еще не успели. Нам нужно проделать работу для того, чтобы все поняли, что Америка – это свобода, свобода слова, свобода совести, свобода предпринимательства. Свобода – это нечто особое и редкое. Она хрупка и нуждается в защите.

Поэтому мы должны учить историю, основанную не на том, что сейчас в моде, а на том, что важно: почему переселенцы пришли сюда, кто такой был Джимми Дулитл и что значили те 30 секунд над Токио. Четыре года назад, когда отмечали сороковую годовщину высадки десанта в Нормандии, я прочитал письмо молодой женщины, которая писала о своем покойном отце, сражавшемся на Омаха-Бич. Звали ее Лиза Зонатта Хен. Она писала: «Мы будем всегда помнить, мы никогда не забудем, что сделали ребята в Нормандии». Ну что ж, давайте поможем ей сдержать слово: если забудем, что мы сделали, мы не будем знать, кто мы. Я предупреждаю вас о недопустимости искоренения американской памяти, которая неизбежно приведет к подрыву американского духа. Давайте начнем с основных вещей: больше внимания американской истории, больше внимания гражданским традициям. И позвольте мне преподать первый урок об Америке: все великие перемены в Америке начинаются за обеденным столом. Дети, если ваши родители не рассказывают вам о том, что значит быть американцем, попросите их об этом, заставьте их рассказать. Это будет очень по-американски.