– Еще рановато высаживать их в землю, – сказала я ему поверх кустов живой изгороди, но Мальчишка не поднял головы.

Я повторила сказанное, на этот раз чуть громче.

– Сначала мы выращивали цукини в теплице, а в открытый грунт пересаживали в конце мая.

– Опция недоступна, – сказал Мальчишка, указав рукой на раздолбанный остов теплицы позади себя. – Что здесь случилось?

Строго придерживаясь безопасной гавани лекции об огородничестве, я продолжала в том же духе несколько повышенным тоном:

– Здесь довольно ветрено. Есть риск поздних заморозков. Ладно, не стоит обращать внимание на болтовню глупой старой женщины. Что она, в конце концов, знает о сельском хозяйстве?

Мальчишка вернулся к своей работе, забыв обо мне и себе. Нет, Велл похож на черную вдову в образе земли. Эта ферма завлечет тебя, околдует, прежде чем проглотить, а затем выплюнет те кусочки, которые застрянут у нее горле. Я потеряла много мужчин из-за Велла, а теперь имение флиртует с Мальчишкой. Прислушиваясь к шороху садовой лопаты и скрипу подошв ботинок, я не различала иных звуков. До меня долетело лишь пение малиновки. Я молча взывала к Мальчишке, потому что стекло разбито вдребезги, а высокомерие позволяет ему вообразить, будто бы он имеет право обрабатывать эту землю. Я молча кричала ему, что его работа смешна в своей бесполезности, что в конце лета это прибавит в лучшем случае несколько бобов в кастрюлю из жаропрочного стекла, не более того. Тогда дни будут становиться короче, а первые листья начнут падать с деревьев. Мне хотелось к нему присоединиться, но этим я нарушу данное себе слово.

Вернувшись в дом, я пошла спать. Ничем иным, кроме сна, я не могла заполнить свои дни. Когда я проснулась, уже почти стемнело. Я проспала много часов. В голове шумело. Язык во рту – словно дерюга. Я выпила целый стакан воды. За окном угасающий день расстилал розовый и золотистый атлас на округлостях земли. В воздухе витал сладковатый запах давно минувших лет. Я вдохнула вечера прошлого: шланги на лужайке в Лондоне, Люсьен, бегущий под радугой, клубника, паб на берегу Темзы, где мы с Марком и друзьями что-то празднуем, что-то давно забытое…

Я плеснула воду на лицо и почти на ощупь нашла дорогу в шелковисто-мягкий воздух снаружи. В голове я проигрывала старую аудиозапись давно позабытого оркестра, где овцы настойчиво подталкивали своих ягнят, чтобы вернуться в загон до наступления темноты, куры скреблись и клевали… прикосновение лепестка грушевого цвета, упавшего на влажную от росы траву… пульсация наливающихся жизнью плодов, наполовину слышимая, наполовину ощущаемая вибрация струн виолончели…

Прихватив одеяло, я забралась на край Первого поля и уселась, подвешенная к небесам над мерцающей внизу долиной. Амалия старалась воспитать из меня свою чудо-виртуозку, но теперь, как ни странно, я думала об Энджи… Это случилось несколько лет назад. Энджи была вместе с нами на отдыхе в Уэльсе. Она рассказывала о своем лечении и йоге, которой они занимались в реабилитационном центре. Дочь настаивала, чтобы я села так, как сидит она. Это на самом деле помогает, мам. Ноги скрещены. Энджи положила мои руки мне же на колени, затем повернула их ладонями наружу. Обе мы дышали так, чтобы в полной мере осознать, что живем. Некоторое время получалось. На день рождения, когда мне исполнилось сорок лет, я одну за другой задувала свечи, пока прошлое не улетучилось вместе с дымом. Но я живу настоящим, а все, кого я знала, любила и потеряла, даже Люсьен, стали частью пылающих небес и добрых облаков. Это может стать молитвой. Быть может, у Энджи все хорошо. Она, кажется, все же близка мне. Возможно, мне следует работать на земле. Возможно, я сумею ужиться с неизвестностью.

Влюбившись в эту ночь, я не смогла вернуться в дом. Вместо этого я вытащила из сарая старый шезлонг и поставила его в саду так, чтобы я могла лежать на спине и смотреть на звезды. Сегодня была одна из тех ночей, когда над холмами падает метеоритный дождь. Я слышала едва уловимые звуки моего дыхания, ощущала твердость деревянных планок шезлонга под спиной и прохладный ветерок, обдувающий мне ноги. Мы когда-то наблюдали августовский звездопад со скал в Корнуолле. Это случилось давным-давно во время отпуска. Энджи спала на моих руках. Голова Марка покоилась у меня на коленях. Когда-то мы надеялись, что сможем вернуть очарование подобных мгновений, перебравшись в Велл, а теперь я здесь одна, что называется, отгоняю мошку от свечи.

Сегодня Мальчишка поздно заступил в караул. Я видела, как он стоит у амбара. Поколебавшись, он подошел ко мне.

– Я не хотел мешать, но весь вечер искал подходящий случай… – начал он.

– Извините, что утром не помогла, – перебила я его. – Продолжайте сажать, если считаете, что это того стоит.

– Конечно стоит, но дело не в этом…

Извиняться было приятно, пусть даже в такой малости, поэтому я продолжила, пока у меня была такая возможность:

– А еще я вела себя просто ужасно в тот день из-за письма. Просто все происходящее меня очень вымотало. Я использую все силы, чтобы узнать о том, о чем я вам говорила.

– Именно поэтому я искал с вами встречи. – Оглянувшись через плечо, Мальчишка присел на корточки возле шезлонга. – Я кое-что нашел сегодня днем, когда был на дежурстве. Возможно, это мелочь…

Парень вытащил что-то из кармана своей армейской куртки и передал мне. На ощупь это было похоже на кусочек перевязанной веревки, но, когда солдат посветил своим фонариком, я разглядела, что же он мне принес. Это были шерстяные нитки зеленого цвета, которые смотали, а затем перевязали, чтобы они вновь не размотались.

– Вы это так и нашли? Связанным?

– Я увидел конец нитки и подумал, что, возможно, она от зеленого свитера, о котором вы говорили. Человек мог зацепиться одеждой за сук… Ну… понимаете? Я дернул за нитку, а потом понял, что это не одна нитка. Странно, правда?

Медленно я развязала узел и дернула за кончик. Тот подался, но как-то с неохотой, что ли. Как будто нить, вняв моим ожиданиям, сама хотела вновь связаться в зеленый свитер Марка.

– Где вы это нашли?

– В том месте, где ручей меняет свое течение, сразу же за поляной, где прежде стояли лагерем сестры. Ученые приказали нам расчистить русло от листвы, а то она забила там все. Пока чистил, нашел нитки. Думаю, их в свое время смыло водой. Больше ничего там нет. Я очень тщательно все обыскал.

Оттенок зеленого тот же самый, по крайней мере, так мне кажется. Правда, нитки испачканы в грязи. Больше я ничего сказать не могла. Расхолаживать Мальчишку мне не хотелось. Он со всей искренностью пытался мне помочь, но, если начистоту, я не могла поверить – даже в такую преисполненную веры в лучшее ночь, – что эти нитки являются чем-то, помимо ложного лучика надежды. Ладно. Если это и не улика, то по крайней мере оливковая ветвь примирения.

– Спасибо, – сказала я. – Не уверена, что это от того самого свитера, но в любом случае большое спасибо.

Как ни абсурдно это звучит, но тогда мне показалось, что находка Мальчишки может уменьшить мои шансы разыскать свитер. Как будто то обстоятельство, что он обнаружил никому не нужные зеленые шерстяные нитки, может мне помешать. Глупость, конечно же, но тогда мне так казалось. Всеми силами стараясь вернуть себе прежний оптимизм этой ночи, я обратила внимание Мальчишки на одну из падающих звезд и показала след на небе так, словно передо мной был ребенок. Вся озлобленность, вызванная письмом и огородом, все разочарование из-за клочка шерсти канули во тьму. Мальчишка не мог быть намного моложе Энджи. Возможно, из этого следует исходить… Энджи, ее друзья и я… Если бы, конечно, она была другой дочерью…