И тогда, и сейчас я вполне отдавала себе отчет в том, что же происходит, но в то же время не могла объяснить мое видение.

Кто-то меня звал. Никакого чемодана в комнате не было. Я понимала, что должна что-то сказать, судорожно искала слова и наконец нашла.

– Я наверху!

Марк вернулся домой. Я поднялась и присела на кровать как раз вовремя. В следующую секунду его голова показалась в дверном проеме спальни. Отвернувшись, я сказала, что мне нездоровится. Когда муж подошел поближе к постели с явным намерением меня поцеловать, меня стошнило. Я сказала, что ужинать не смогу, и извинилась за то, что ничего не приготовила. Просто мне нужно было немного полежать тихо в спальне с закрытыми жалюзи. Муж сказал, что во всем виновато солнце. Оно перестало к нам благоволить. Всякий, кто долго задержится под открытым небом, падает, сраженный тепловым ударом. Марк прилег возле меня на спину, положив голову на сложенные вместе руки. Мне хотелось повернуться к нему, найти в нем утешение, но, когда я все же повернулась, Голос заставил отвернуться. Благоприятный момент был упущен.

День постепенно перетек в ночь, хотя жара не спадала. Голод больше меня не мучил. Я сосала темноту так же, как новорожденный – уголок пеленки. На следующее утро я проснулась поздно. Марк оставил мне на прикроватном столике яблоко, стакан воды и записку, в которой говорилось, что он ремонтирует амбар и вернется проверить, как я, в обед. А еще он написал, что любит меня. Я пригубила воду, чувствуя, как она струится по растрескавшимся губам. К яблоку я не притронулась.

Полоска хлопчатобумажной ткани лежала на полу. Я подобрала ее. Мне хотелось вновь завязать себе глаза. В нерешительности я перебирала ткань, когда увидела четыре крошечные фигурки в белом, идущие по пшеничному полю.

«Они идут без тебя, – предупредил меня Голос. – Ты пятая».

Теоретически у меня оставался выбор, а вот на практике ступни сами собой подтолкнули меня вверх, колени торопились спустить меня вниз по ступенькам лестницы, позвоночник поддерживал меня в вертикальном положении, пока я шла по полям, магнитные полюса удерживали мои глаза на линии горизонта… Не знаю, где витал мой разум.

Жара была нестерпима в тот день, словно покрывало, накинутое на клетку для того, чтобы заставить умолкнуть пронзительно кричащего попугая. Сарычи, видимо, решили поберечь силы до наступления сумерек. Овцы не выходили за пределы узенькой полоски тени, отбрасываемой живой изгородью. Энджи вместе с остальными бродягами отправились на какой-то фестиваль. Марк обрабатывал двери амбара водоотталкивающим средством, так что все вокруг казалось мне довольно пустынным.

Кое-что я все же припоминаю. Я помню, что присела на ступеньках крыльца, словно давала себе шанс передумать и вернуться в дом. Цепочка муравьев, пересекающих посыпанную гравием дорожку. Крапивник, медленно перебирающийся с затененного бока дуба и выклевывающий из-под коры паразитов. Жужжание ос, вылетающих и возвращающихся в гнездо, прилепившееся к стене дома. Маленькие создания, старающиеся выжить в огромном диком мире, с которым что-то не так. А в лощине между лесом Джорджа и Хеддичем медленно шла процессия женщин в белом.

На мне было белое хлопчатобумажное платье без рукавов. Сестра Амалия сказала, что цвет обязательно должен быть белым. Я вспомнила, что должна разуться. Камушки подъездной дороги жгли ступни, словно раскаленные угольки.

Марк услышал, как я стукнула задней дверью, когда выходила из дома? Возможно, он просто опустил малярную кисть и подумал, что я почувствовала себя лучше. Возможно, Марк надеется, что я принесу ему попить, как бывало всегда прежде. А быть может, он, оторвав кисть от дерева, удивился про себя, почему его вообще волнует, сгниет или не сгниет сарай, если он не собирается еще одну зиму проводить в Велле – с сеном в яслях и коровами, от которых идет пар.

Оставив позади себя ярко сверкающее на солнце поле, я вошла под сень леса. Внезапный сумрак окутал меня. Так бывает, когда в жаркий день входишь в незнакомую церковь. Когда свет и окружающий мир пришли к гармонии компромисса, я уловила мелькание чего-то белого. Это оказалась молоденькая косуля. Она вся дрожала, готовая вот-вот броситься наутек, но животное не убежало, а медленно пошло через подлесок к ручью. Я последовала за косулей. Когда я достигла воды, ее нигде не было видно. Мягкий свет расплавленного золота лился сквозь кроны черных сосен. Сестры стояли на берегу озерца – молчаливые, неподвижные, загипнотизированные собственным отражением. Я к ним присоединилась. Мы ждали, пока жар в наших головах притупит чувство голода и нас начнет немного качать.

Посмотрите на меня, стоящую в открытом платье посреди леса, на меня, собирающуюся присоединиться к четырем женщинам и получить от них посвящение в веру, смысл которой я с трудом понимала. Даже тогда я не обманывала себя, делая вид, что происходящее сродни посещению какого-нибудь любопытного зрелища, что я туристка, входящая в храм, чтобы вдохнуть там аромат жасмина и дым, поднимающийся от погребальных костров, а затем выйти наружу, сесть в такси и вернуться в отель. Нет, хотя вслух я это никогда не произносила, в глубине души я с самого начала осознавала, что происходящее очень серьезно. Сестры окружили меня. Словно несколько рук принадлежали одному телу. Одна расстегивала восемь маленьких перламутровых пуговок на лифе моего платья, другая взялась за подол и снимала платье через голову, третья распускала мне волосы, снимая заколку. Я взглянула на сестру Амалию, ища в ней поддержку, но глаза женщины представляли собой прозрачные лишь с одной стороны зеркала. Они завели меня в воду. Я не сопротивлялась. Над поверхностью озерца кружились веснянки и пенницы, обитавшие в камышах. Тритоны вольготно себя чувствовали в зарослях высокой травы. Ступни наших ног взбаламутили тину, потревожив брюхоресничных червей, гидр, рачков, личинок майских мух и разных одноклеточных.

Сестра Амалия подняла руку. Сестры подождали, пока потревоженные воды успокоятся вокруг их ставших прозрачными одеяний, липнущих к ногам. Сестра Амалия опустила руку. Сестры окунули меня в воду. Тело мое выгнулось. Я охнула. Одна держала меня за голову, две – за талию, последняя – за ноги. Затем они подняли меня из воды. Та потоком заструилась у меня по лицу, полилась по груди, разбушевалась между ногами. И снова меня окунули и подняли из воды. Спина моя опять выгнулась. Третий раз меня окунули и подняли. После четвертого я очутилась где-то, куда попадают лишь те, кто умирает. Страха я не чувствовала.

После пятого, последнего раза сестры отступили. Я выпустила из легких воздух. Я лежала, широко разведя руки и ноги в стороны, словно ребенок, купающийся в море. Голову я откинула назад. Глаза закрыты. Волосы словно шелковые. Сестры нагибались и черпали воду ладонями, сложенными ковшиком, а потом плескали на меня. Раскрыв глаза, я увидела, как солнечные лучи, отражаясь в каплях этого рукотворного дождя, превращаются надо мной в радугу. Я поняла, что ко мне явилась Роза.

Мокрые женщины вывели меня, уставшую до крайности, из воды. Все мы едва не падали на вязком иле и скользкой земле. Сестра Амалия увидела, как я дрожу и тихо постанываю, сидя среди грибов, растущих у корней древнего дуба. Я обнимала руками согнутые в коленях ноги. Прошлогодняя листва и малюсенькие веточки прилипли к моему телу. Сестра Амалия начала петь. Другие ей вторили. Их учащенное дыхание нашло покой в песнопении во славу Розы Иерихона. Голоса звучали все громче, все глубже, постепенно переходя в экстаз.