— Может, это звучит кощунством, — продолжал священник, — но иногда я думаю, что Господь специально позволяет нам зайти в тупик, просто чтобы заставить нас задуматься. И тогда, понимая, что мы пали, мы понимаем также, что Он нас любит. И мы все — падшие, правда?

— Да, отец.

— Молитесь о покаянии.

Последовали слова об отпущении грехов и молитва, которая трогала Бартла более всех других: «Страданиями Господа нашего Иисуса Христа и Его Вечной Любовью, молитвами Святой Девы Марии и всех святых… да будет дано отпущение грехов, все блага и награда вечной жизни. И благословен будет…»

Выйдя из церкви, он зашагал по темным улицам мимо сверкающих витрин — туда, где небольшая толпа ждала, пока придет автобус. У Бартла было ощущение, что мир преобразился.

Саймон заехал к Белинде за Ричелдис. Нужно было ехать в больницу. Пробыв у Мадж минут двадцать, они пришли к выводу, что она стала значительно спокойней.

Обострение удалось снять, приступы безумия пока прекратились, но было очевидно, что прежней Мадж больше нет. Тем не менее, оставаться в палате «Круден» ей было уже нельзя. Соседи вызывали у нее дикий страх, и не мудрено. Молодая женщина из соседней палаты в самый неожиданный момент могла начать бегать по коридору нагишом с криками: «Слава! Благодать! Слава!». Она дралась, лягалась и визжала, и сестрам приходилось насильно укладывать ее в постель. В палате с другой стороны лежал огромный мужчина лет тридцати с Ямайки, он хранил гробовое молчание.

Куда еще могли бы поместить Мадж? И Саймон, и Ричелдис надеялись, что ее продержат в больнице еще какое-то время, пока они не подыщут другое место. Но когда они зашли сегодня проведать ее, симпатичный и с виду вполне вменяемый врач сказал, что лечение пошло пациентке на пользу и ей уже нет необходимости здесь оставаться. Коротко стриженные вьющиеся волосы, канадский акцент, кокетливое выражение лица выдавали в нем гея. Вердикт же психиатра-геронтолога гласил, что процесс необратим. Тот факт, что у Мадж было все в порядке с речью, не позволял сразу заметить, что она не в себе и дальше может быть только хуже. Но она стала более адекватна и уже не так несчастна. Врачи считали, что дальнейшее потребление алкоголя может обернуться для нее катастрофой, но они не готовы были сказать, был ли алкоголь причиной ее состояния или просто усугубил его. Вероятно, Мадж будет чувствовать себя лучше в специальной лечебнице с соответствующим обслуживанием: «Ведь вы не справитесь сами — я полагаю, у вас есть дети? Миссис Круден говорила про своих внуков».

Он произносил эти слова, а Саймон и Ричелдис слушали и никак не могли понять, что, собственно, пытается сказать им этот молодой человек. Ему пришлось выразиться предельно ясно. Мадж выпишут через неделю. Они не хотят оставлять ее на Рождество в больнице.

Ричелдис и Саймон шли обратно к стоянке в полной панике. Забрать Мадж в Сэндиленд в ее теперешнем состоянии было немыслимо. Они оба считали, что детям ни к чему видеть бабушку в таком состоянии. Да и перед соседями не хотелось выставлять свою беду. А те обычно приходили к ним на коктейль на следующий день после Рождества. К тому же Мадж теперь испытывала детскую гордость от своей способности испускать газы в любой момент, когда ей захочется: «Могу ли я что-нибудь для тебя сделать, дорогая? — спрашивала она дочь. — Хочешь, я пукну?» И делала это. Саймону вспомнилось, что, когда он учился в школе, мальчишки развлекались таким образом, доводя учителей до белого каления. Но то, что было предметом гордости для десятилетних сорванцов, вряд ли пришлось бы по вкусу тому, кому приходится представлять свою тещу приятелям, живущим по соседству. Вдобавок ко всему Мадж стала с упоением пускать слюни.

Саймон и Ричелдис около часа обсуждали это по пути домой, оставив на время собственные проблемы. И решили, что сейчас же должны поехать в Рокингем-кресент и сказать Бартлу, что его долг — присмотреть за Мадж.

— У нас ей будет неспокойно, — сказала Ричелдис. — Лучше, чтобы она оказалась в привычной обстановке.

— А после Рождества мы подыщем ей хороший пансионат, — подхватил Саймон. — Что ж, Бартлу придется немного потерпеть. Ничего с ним не случится. — Его тон недвусмысленно говорил, что в данных обстоятельствах Бартл обязан сделать хотя бы это.

— Только не кричи, хорошо? — попросила Ричелдис. Но когда они подошли к дому и он оказался пуст, именно она гневно воскликнула: — Нет, в самом деле, это уже слишком!

— Придется его дождаться, — сказал Саймон.

— Маме здесь будет гораздо лучше, — сказала Ричелдис. — Она и сама не захочет ехать в Сэндиленд.

И далее они повторили, почти слово в слово, все соображения, уже высказанные в машине. Саймон подумал, что Ричелдис стала какая-то странная. Еще днем она сказала, что говорила по телефону с Моникой, и он заподозрил, что ей все известно. Неужели, прожив с мужчиной двадцать лет, женщина может быть настолько глупа, чтобы не догадаться? Ему казалось, что разговоры о судьбе Мадж были средством избежать разговора о Монике. Несомненно, именно поэтому они оба так цеплялись за эту тему. Когда дошло до дела, им стало страшно обсуждать Большой Вопрос.

— Последние несколько недель были таким адом!.. — сказала Ричелдис. — Мы просто обязаны устроить детям хорошее Рождество.

В дверь позвонили, и она подскочила:

— Явился!

— А с чего бы он стал звонить? Он же не знает, что мы здесь.

— Наверное, увидел, что свет горит. Готова поспорить, что он забыл ключи.

Саймон, криво усмехнувшись, прошел в холл. Через замерзшее стекло входной двери он увидел очертания фигуры, ничем не напоминающей брата. Сантиметров на пятнадцать ниже, чем Бартл, и гораздо шире. Саймон не успел дойти до двери, как звонок раздался еще раз.

— Господин Лонгворт? — спросил гость.

— Да.

— Я могу войти?

— Да.

— Начнем, мистер Лонгворт, — сказал человек, проходя в холл. Он на секунду поднес руку к белой кепке для гольфа, как бы не решив, снять ее или не стоит. Потом явно передумал. — Начнем! Нам предстоит нелегкий разговор.

Ростом он был примерно пять футов шесть дюймов, в коричневой куртке с воротником из искусственного меха и когда-то синих мокасинах. Ему было лет пятьдесят. У него были большие уши, покрытые волосками на мочках и внутри. Такая же поросль на верхней части груди виднелась из открытого ворота рубашки. Лицо было честным, округлым, чисто выбритым, но щетина росла столь обильно, что нижняя часть лица отсвечивала синевой. Благородный нос. Карие глаза, сверкающие гневом.

— Послушайте, вы не можете просто так забавляться с женщинами.

Саймон ощутил прилив тошнотворного страха. Это было хуже, чем в дурном сне. «Это какой-то шантажист, который заметил нас с Моникой в мотеле, — пронеслось у него в голове, — какой-то сумасшедшим моралист, хуже — кто-то, желающей извлечь выгоду из случайной встречи». Ричелдис была где-то рядом и могла все слышать. Саймон спросил себя, помогут ли деньги быстро заткнуть рот этому человеку, и стал искать в карманах чековую книжку.