– Я знаю. Она мне говорила.

– Ширли в тот вечер ушла, я осталась с Генри одна.

Он каждый вечер принимал снотворное, большую дозу.

Уходя, Ширли сказала мне, что уже дала ему таблетки, но яуже закрыла дверь. Когда я в десять часов зашла к нему спросить, не надо ли емучего, он сказал, что сегодня не получил свою дозу снотворного. Я досталатаблетки и дала ему. Вообще-то он уже их принял, вид у него был сонный, какбывает в таких случаях, но ему казалось, что он их еще не пил. Двойная дозаубила его.

– И вы чувствуете себя ответственной за это?

– Я отвечаю за это.

– Формально да.

– Более чем формально. Я знала, что он уже получил своюдозу. Я слышала, как Ширли это сказала мне.

– Вы знали, что двойная доза его погубит?

– Я знала, что это может случиться.

Она через силу добавила:

– Я надеялась, что это случится.

– Понятно. – Ллевеллин не проявил никаких эмоций. – Он былбезнадежен, да? Я хочу сказать, он остался бы инвалидом всю жизнь?

– Это не было убийством из милосердия, если вы это имеете ввиду.

– Что было потом?

– Я полностью признала свою ответственность. Меня не судили.Встал вопрос, не могло ли это быть самоубийством – то есть не сказал ли Генримне нарочно, что таблеток не принимал, чтобы получить двойную дозу. Таблеткивсегда лежали вне пределов досягаемости, чтобы он не мог их взять в приливеотчаяния или гнева.

– Что вы сказали на это предположение?

– Я сказала, что так не считаю. Что Генри ни о чем подобномне думал. Он продолжал бы жить долгие годы, а Ширли ухаживала бы за ним,страдала от его эгоизма и дурного характера, жертвовала для него своей жизнью.Я хотела, чтобы она была счастлива, имела свою жизнь.

Незадолго до этого она познакомилась с Ричардом Уайлдингом,и они полюбили друг друга.

– Да, она мне рассказывала.

– При обычном ходе вещей она бы развелась с Генри.

Но Генри-инвалида, больного, зависящего от нее, – такогоГенри она никогда бы не бросила. Даже если уже не любила. Ширли была верна, онасамый преданный человек, какого я знала. Как вы не видите? Я не могла стерпеть,что вся ее жизнь будет разбита, потеряна. Мне было все равно, что станет сомной.

– Но вас оправдали.

– Да. Иногда я об этом жалею.

– Да, у вас должно возникать такое чувство. Но они ничего быи не могли сделать. Даже если это не было ошибкой и если врач подозревал, чтовы поступили так из милосердия, или даже не из милосердия, он понимал, чтоуголовного дела не будет, и не стал бы его поднимать.

Другое дело, если бы заподозрили Ширли.

– Вопрос даже не возникал. Горничная слышала, как Генрисказал мне, что таблеток ему не давали, и просил дать.

– Да, для вас все сошло легко – очень легко. Что вы теперьоб этом думаете?

– Я хотела, чтобы Ширли была свободна…

– Оставим Ширли в покое. Речь о вас и о Генри. Что выдумаете насчет Генри? Что для него это было к лучшему?

– Нет.

– Слава Богу.

– Генри не хотел умирать. Я его убила.

– Вы сожалеете?

– Вы хотите знать, сделала ли бы я это еще раз? Да.

– Без угрызений совести?

– Угрызений… О да, это было злое дело, я знаю. С тех пор яживу с этим чувством. Я не могу забыть.

– Отсюда Фонд для неполноценных детей? Добрые дела? Суровыйдолг в искупление вины?

– Это все, что я могу сделать.

– Ну и как, помогло?

– Что вы имеете в виду? Это полезное дело, мы оказываемпомощь..

– Я имею в виду не других, а вас. Вам это помогло?

– Не знаю…

– Вы хотели наказать себя?

– Я хотела компенсировать зло.

– Кому? Генри? Но Генри мертв. И, насколько я знаю, егоменьше всего беспокоили неполноценные дети. Посмотрите правде в лицо, Лаура: выничего не можете возместить.

Она замерла, как будто получила удар. Затем она откинулаголову, лицо опять порозовело, она посмотрела на него с вызовом, и его сердцезабилось; он ею восхищался.

– Вы правы, – сказала она. – Я правда пыталась обманутьсебя, но вы показали, что мне это не удастся. Я говорила, что не верю в Бога, ана самом деле я верю. Я знаю, что мой поступок – зло. В глубине души я знаю,что буду за это проклята. Но я не раскаиваюсь. Я пошла на это с открытымиглазами. Я хотела, чтобы у Ширли была возможность стать счастливой, и она быласчастлива. О, я знаю, счастье длилось недолго, только три года. Но даже если унее было всего три года счастья и она умерла молодой – дело того стоило.

Глядя на нее, Ллевеллин испытал сильнейшее искушение –никогда не рассказать ей правды. Пусть у нее останутся хотя бы иллюзии. Онлюбит ее, а если любит, то как он может втоптать в грязь, развенчать еемужественный поступок? Пусть она никогда не узнает.

Он подошел к окну, раздвинул шторы и невидящими глазамипосмотрел на освещенную улицу.

Когда он повернулся, голос его был тверд.

– Лаура, знаете ли вы, как умерла ваша сестра?

– Она попала под…

– Да, но как случилось, что она попала под грузовик, вы незнаете. Она была пьяна.

– Пьяна? – непонимающе повторила она, – Хотите сказать, тамбыла вечеринка?

– Никакой вечеринки. Она украдкой ушла из дома в город. Онаделала это не раз. Она сидела в кафе и пила бренди. Не часто. Обычно онанапивалась дома. Пила одеколон и лавандовую воду. Пила до беспамятства. Слугизнали, Уайлдинг – нет.

– Ширли пила? Но она никогда не пила! Только не это! Почему?

– Она пила потому, что жизнь казалась ей невыносимой, и онастаралась убежать от нее.

– Я вам не верю.

– Это правда. Она мне сама сказала. Когда умер Генри, онапочувствовала себя так, как будто сбилась с пути.

Она была потерянным, заблудившимся ребенком.