– Как это у тебя, – добавил Антон. – «Бытовая магия»… – Он размашисто начертил пальцем прямо в воздухе дымный контур сердечка, тут же пронзил его такой же иллюзорной стрелой и мановением ладони послал в направлении Наташи.

– Банально, – сказала та. – Это не о тебе, Денис, а об этом символе.

– Зато искренне, – сказал Антон. – И совершенно в духе повествования уважаемого автора.

– Вот ему бы и послал свою нелепую валентинку, – сказала Наташа.

– Я ему другую сотворю. Что-нибудь эфирно-зефирное.

– А меня не стошнит? – засмеялся Денис.

– Ты же сам это придумал.

– Не слушай никого, Денис, – сказала Наташа. – Мне понравилось. Я просто поражена, как тебе это в голову пришло. Как ты сумел из ничего выдумать целый мир. Даже два мира! И заполнить его совершенно непонятными мне проблемами, которыми твои герои не на шутку озабочены. Ты не станешь протестовать, если я тебя поцелую?

– Приму как высшую награду, – сказал Денис.

Некоторое время все задумчиво следили за тем, как Наташа вручает обещанную награду под негромкий аккомпанемент шмелиного оркестра.

– Я-то другому поражаюсь, – наконец сказал Олег. – Как тебе было не лень исписать руками – руками! – столько бумаги. Я бы так не смог. Аплодирую твоему подвигу. Ведь чего, казалось бы, проще! – Он развернул перед собой сияющий экран, на котором появились двое мужчин, тотчас же затеявших меж собой оживленную дискуссию.

– Привет, Бим! – закричал один петушиным голосом.

– Привет, Бом! – в том же духе отозвался другой.

– Мы здесь затем, чтобы.! – заверещали было оба, но Олег мановением руки отправил их в небытие.

– Вначале я хотел проверить, существует ли на самом деле магия начертанного слова, – сказал Денис.

– Бытовая! – засмеялся Антон. Он развлекался тем, что жонглировал большими радужными буквами.

– И что же? – осведомился Олег. – Она действительно существует?

– Скорее да, чем нет. В какой-то момент я был готов все бросить… по названной тобою причине… мы писали, мы писали, наши пальчики устали… но обнаружил, что не могу оторваться, что одна реплика сама собою цепляется за другую, как звенья цепи, а я лишь орудие для переноса их на бумагу. И хотя никакой особенно изящной словесности здесь нет, как вы могли уже заметить, но было радостно видеть, как из-под моего пера рождаются слово за словом, фраза за фразой, выстраивается этот странный, нелепый мир, в котором вынуждены обитать мои герои…

– Забавный поворот темы ты им подкинул, – сказал Антон. – Насчет просачивания временных пластов…

– Ну, ничего нового здесь я не изобрел, – ввернул Денис.

– …хотя мог бы оказаться более последовательным и довести ситуацию до необходимого абсурда. Этот твой Кармазин должен был увидеть наш мир. Настоящий, истинный мир, который породил его – игрушку праздного ума.

– Не будь таким циничным, – сказала Наташа. – Тебе это не к лицу. Люди не игрушки, ты не знал? Занимайся лучше своими банальными иллюзиями.

– Я не волшебник, – скромно сказал Антон. – Я только учусь. На день рождения ты получишь в дар от меня живого белого единорога. Как ты того и заслуживаешь, наша милая взыскательная муза.

– По правилам игры, Кармазин, конечно же, мог увидеть наш мир, – сказал Денис. – Но, увы, во время сочинительства меня ничто не отвлекало! Даже вы, друзья, были на диво снисходительны к моей внезапной фантазии заняться творчеством. У меня не было случая «повести вокруг себя туманным взором», увидеть эту веранду, это чистое небо, этот чудесный мир… и сообщить это видение своему герою.

– И дать ему надежду, – сказал Олег.

– Скорее, внушить полную безнадежность существования в его вымышленном мрачном мирке, – усмехнулся Антон.

– Это безжалостно, – сказала Наташа. – Жестоко! Ты должен дописать еще несколько страниц, чтобы всем подарить надежду!

– Не знаю, – сказал Денис. – Пока я чувствую себя выжатым лимоном. Оказывается, сочинительство – нелегкий труд!

– А если я тебя очень попрошу? – настаивала Наташа. – Ты сделаешь это? Для меня?

– Для тебя – что угодно, – улыбнулся Денис. – Но не сегодня, хорошо?

– Смотри, ты обещал.

– Знаете что? – вдруг сказал Антон. – Давайте уже что-нибудь решим с этим глупым насекомым, пока с ним не случился нервический припадок!

И они отправились спасать шмеля, на время забыв обо всех прочих делах.

Вагон электрички после тесного трамвая показался Кармазину огромным. Несмотря на раннее утро, все места были заняты. В серединке угнездился молодняк, по четверо, а то и пятеро на скамье, что добавляло к обычному шумовому фону с ритм-секцией в виде перестука колес еще и вокальные контрапункты – девичий визг и смех, отчего-то будивший в Кармазине, невыспавшемся и уже потому избыточно злобном, внезапные ассоциации с растревоженным обезьянником, грубое юношеское гоготанье, да к тому же кто-то постоянно падал в проход. Далее располагался контингент посолиднее, немногословный, самодостаточный, с многопудовыми рюкзаками типа «сидор», корзинками и какими-то долгомерными конструкциями, увязанными в снопы. И уже возле самых раздвижных дверей, что оглушительно хлопали на каждом изгибе рельсового пути, курицами-наседками сидели обыкновенные, без лироэпических изысков, бабушки, которых иначе как бабками, язык назвать не поворачивался, и злобно поглядывали по сторонам. Кармазин протиснулся подальше от тамбура, на цыпочках обошел кемарившего в проходе прямо на своем вещмешке парня в камуфляже и кепке военного образца и неловко навис над компанией зрелых мужиков, в которых снаряжение выдавало рыбаков на промысле. Расчет на то, что скоро освободится место, был невелик, по проходу беспрестанно кто-то ходил, двери грохотали, а контролерша, словно бы поставившая себе целью добыть в этом рейсе хотя бы одного зайца, сновала по вагону неутомимым челноком и вот уже третий раз спрашивала у него билет. В конце концов Кармазин утомился всякий раз освобождать руки и шарить по внутренним карманам куртки в поисках чертовой бумажки и просто зажал ее в зубах. Во взгляде протолкнувшейся мимо него контролерши он прочел печальную укоризну.

«Остановка тыщ-шыщ-шыщ-чертов километр», – объявил автоинформатор. Кармазин не поверил своим ушам. За окном проплыл ненавязчиво огороженный асфальтовый пятачок с белой табличкой «1434 километр». Это открытие вернуло Кармазину ощущение реальности. Чтобы бороться с дремотой, он принялся вслушиваться в разговоры. Голоса нелегко пробивались сквозь вязкий вагонный шум, поэтому ему удавалось выхватывать лишь какие-то бессвязные обрывки. Кармазин тотчас же придумал себе интеллектуальную игру: сочинять концовки к услышанному.

Очень скоро он обнаружил полную беспомощность кабинетного творца перед изустным народным творчеством.

– …еще на доске почета у заводоуправления висел, важный такой, в пиджаке, начальником цеха работал, фамилия у него была Дервоед, а в начальники попал, когда прежний начальник ушел на пенсию по состоянию инфаркта, а этот так и лез, так и лез, на зоне таких активистами называют и не любят, да и в цеху тоже не жалуют, а он уж очень хотел попасть на то место, ну и попал. Выступил на каком-то совещании, директор зама спрашивает, мол, это кто таков разумник, а тот ему, мол, Дервоед из штамповочного, а директор, мол, это что же, там, где у нас начальник заболел, а зам, мол, ну да, заболел, и что, а директор, мол, а давай-ка мы этого разумника поставим, языком он складно трещит, посмотрим, как он руками водить сможет. Сказано – сделано, а в цеху работяги не сильно-то обрадовались, и как-то само собой образовалось, что за глаза его тотчас же перекрестили в Дерьмоеда, а в особенных случаях, чтобы подчеркнуть особенное к новому начальнику нерасположение, то есть когда совсем уж своим пролетарским порывом достанет, так и вовсе в Говноеда…