— Ваша светлость, к чему скромничать? Ведь в вашей власти было вышвырнуть меня на улицу, а вы же, напротив, пообещали превратить это место в самый известный театр Лондона! Я никогда не забуду вашей щедрости.

— Значит, вы дали мадам взятку? — Мадлен смотрела на Фергюсона, и в ее глазах плясали чертики.

Фергюсон вздохнул.

— Зачем так грубо? Я всего лишь хотел отблагодарить ее.

Мадлен выразительно посмотрела на него. Этот взгляд не сулил ничего хорошего, она непременно вернется к этому вопросу. Затем она пожала руку мадам Легран, пообещав, что появится в новом театральном сезоне в качестве зрителя.

— Ваша светлость, вы не боитесь толпы? — спросила она, обернувшись к Фергюсону.

Тот подал ей руку, и они вышли из гримерки.

— Ты сердишься? — спросил он.

Осторожно, стараясь не задевать декорации, сваленные за сценой, они пробирались к задней двери.

— Почему вы так решили, ваша светлость? — спросила она, огибая бутафорское дерево и связку копий, лежащую на полу.

— За последние две минуты ты два раза назвала меня «ваша светлость».

Она подошла к двери, приосанилась и гордо вскинула подбородок.

— Ваша светлость, в экипаже я хотела бы еще раз обсудить эту историю с подкупом мадам, — дерзко сказала она. — А сейчас прошу вас не отвлекаться. Я всего лишь в шаге от спасения, и было бы непростительно все испортить.

Она была права. Пока они не окажутся в экипаже, безопасность была иллюзорной. Вооруженный дубинкой привратник, дежуривший возле выхода, предупредил, что снаружи их ожидает внушительная толпа.

— Может, воспользуемся парадным входом? — предложила Мадлен.

— Там еще больше людей, — сказала мадам Легран. — Я попросила ребят из труппы помочь вам. Поспешите, они не смогут долго сдерживать толпу.

Фергюсон почувствовал себя воином перед схваткой.

— Очень хорошо! — он поудобнее перехватил трость. В случае чего он использует ее в качестве оружия. Другой рукой он прижал к себе Мадлен, проигнорировав ее слабый протест: ей следовало держаться как можно ближе к нему. Затем он кивнул привратнику, и тот распахнул перед ними дверь.

Снаружи бурлило море людей. Такую толпу собирали только боксерские поединки, разве что здесь были не только мужчины. Как по команде, к ним повернулись сотни голов, и Фергюсон почувствовал опасность, витавшую в воздухе вместе с запахом пота, дорогих духов и джина. Мадлен инстинктивно прижалась к нему. Мужчины мадам Легран выстроились в линию, между ними и стеной театра образовался проход шириной фута в три. Этого было вполне достаточно, чтобы Мадлен с Фергюсоном смогли проскользнуть к экипажу, стоявшему в конце аллеи. Живая цепочка дрожала под натиском толпы и готова была разорваться в любой момент. Фергюсон не стал медлить. Подхватив Мадлен, он бросился к экипажу, попутно отбиваясь от протянутых рук и отмахиваясь от букетов. Им потребовалось всего несколько секунд, и вот Мадлен уже ступила на подножку, но вдруг замерла. Обернувшись, она окинула взглядом это человеческое море, причиной волнения которого была она сама. В тусклом свете факелов Фергюсон увидел слезы на ее щеках и беззвучно выругался. Этот сброд напугал ее, он не смог ее от этого уберечь. Внезапно она оперлась на его плечо и наклонилась к молодому аристократу, который протягивал ей букет из толпы, — он тотчас сделался пунцовым, как розы, которые приняла Мадлен. Как по волшебству, гул стих, и все взоры обратились на Мадлен. А она медленно поднесла цветы к лицу, наслаждаясь ароматом. И тогда Фергюсон понял, что это были слезы счастья и признательности, она напоследок сыграла этот маленький спектакль для своих верных зрителей, и в его сердце шевельнулась ревность.

— Быстро в карету! — рявкнул он.

Мадлен бросила на него недоуменный взгляд, но, торопливо помахав притихшей толпе, подчинилась.

На этот раз толпа взорвалась отнюдь не восторженными воплями. Преобладали столь нелестные характеристики Фергюсона, что он предпочел более не задерживаться и, рухнув на сиденье рядом с Мадлен, захлопнул дверцу экипажа. Кучер щелкнул кнутом. Приоткрыв занавеску, Фергюсон рассматривал тех, кто преклонялся перед ней. Это было пестрое сборище, люди всех сословий, кто только мог позволить себе купить билет. Им уже недоставало ее, как ей — театра. Ревность исчезла и удивительное чувство заняло ее место. Это была гордость. Иной в подобной ситуации сошел бы с ума от ревности, но талант Мадлен возвышал ее над приземленными чувствами. И Фергюсон это понимал. А еще она обладала поразительной смелостью, которая позволила ей добиться своего, игнорируя опасность. Единственное, что пугало Мадлен, — это ее собственные чувства.

Он зашторил окно и взял ее за руку. Она по-прежнему держала в другой руке цветы.

— Ты сердишься на меня? — спросила она, и впервые за несколько недель ее голос прозвучал неуверенно.

Целуя кончики ее пальцев, он ощутил легкий аромат роз.

— Нет. Прости. Я нагрубил тебе, я слишком переживал, чтобы с тобой ничего не случилось.

Она крепко сжала его пальцы и доверчиво положила голову ему на плечо. Ему хотелось коснуться щекой ее волос, но на ней был напудренный парик. Он погладил большим пальцем ее кисть:

— Так ты в самом деле покончила со сценой?

Мадлен замерла. Тишина, повисшая в карете, казалась оглушительной по сравнению с шумом оживленной театральной улицы. Наконец она прошептала:

— Я не этого вопроса ждала от тебя.

В тусклом свете лампы он видел только ее тонкий профиль.

— Но это важное для тебя решение, не так ли?

Она хотела отодвинуться, но он удержал ее.

— Я не знаю, с чего начать…

Значит, она ответит отказом. Он отдернул руку и резко выпрямился. Внезапно его охватила паника. Она откажет, на поддержку ее семьи рассчитывать не приходится: у Стонтонов его, мягко говоря, не любят, театр тоже уже в прошлом. Она больше не нуждается в Фергюсоне и не зависит от него. И даже если окажется, что Мадлен беременна, она может сделать вид, что между ними ничего не было. Его мысли стремительно уносились в мрачную бездну, однако рычагов влияния на нее он больше не имел. Мадлен погладила его по щеке, и ее голос вернул его к реальности.

— Почему ты предложил мадам Легран деньги? — спросила она.

Вопрос застал его врасплох. Он совершенно забыл о Легран, ожидая, что Мадлен начнет разговор о замужестве, вместо того чтобы выяснять подробности их сделки.

— Я просто объяснил ей, что если она откроет твое имя, то может потерять все. Я мог закрыть театр или, наоборот, отремонтировать его — несложный, в сущности, выбор.

— Разве ты можешь закрыть театр?

— Могу. Поскольку он стоит на моей земле, — Фергюсон решил рассказать все как есть. — В первый вечер я появился там, поскольку управляющий предложил повысить арендную плату, и мне стало любопытно, почему вдруг театр стал таким популярным.