Капитан прислонил его, бледного, как мел, к стене дома.

— Кто тебя послал?

— Дрейк… — выдал разбойник, нервно облизывая губы и стуча зубами. — Д-дрейк Фр-ренсис… старший… Узнал в Ма… Марселе от отпущенных галерников, как вы его братца акулам скормили…

— Как меня нашёл?

— Уз…нал в Лув…Лувре, на приёме…

Сквозь зубы капитан процедил невнятное ругательство, отвёл руку с саблей в замахе и…

Был перехвачен за локоть Али.

— Прости, господин, — невозмутимо сказал он. — Я должен буду отчитаться перед госпожой обо всём в подробностях, а она не любит крови. Вряд ли ей это понравится.

— Так не отпускать же этого проклятого гяура! Он убийца; я лишь заменю собой правосудие!

— Ты сломал ему одну руку и покалечил другу. Он теперь обнищает и подохнет с голоду, потому что ничего, кроме как убивать, не умеет. Впрочем, возможно, если ты хочешь замять дело и спрятать все следы — тогда есть смысл…

— … Нет, — подумав и заметно остыв, отвечал капитан. — Пусть живёт. Помоги его связать. У нас мирный договор с Франкией, но не с Бриттанией, а потому — я хочу арестовать его и обратиться в Королевский суд… — так, кажется? — и в бриттанское посольство. Пусть их королева-девственница лучше следит за своими псами, которые лишь вчера приняли присягу ей на верность и получили чины; но ещё позавчера я вправе был повесить любого из них, что попадётся в море! Дрейк хотел убить меня исподтишка, по-пиратски — я же отвечу ему цивилизованно. Благодарю, Али, ты сделал доброе дело, удержав мою руку.

… Оттого-то нубиец не смог покинуть капитана сразу же после стычки, ибо, пока тот не перешагнёт порога посольства и не окажется в полной безопасности, считал свою миссию незавершённой.

Оставшегося в живых наёмника сдали с рук на руки подоспевшему дозору — и проследили, чтобы негодяя сразу отправили в тюрьму. Там же, на месте, капитан Джафар надиктовал судейскому писарю обстоятельства покушения на него, представителя Османского флота, и письменно же затребовал извинений с бриттанской стороны и принятия мер к адмиралу Дрейку-старшему. Справедливо заметив, что, возможно, королева сделает всё, чтобы замять дело, но пусть весь мир знает: бывших пиратов нет. Есть преступники, до сих пор не ответившие перед законом, в каких бы нынче званиях они не состояли.

Али только покачал головой, но вмешиваться не стал. Назревал крупный скандал между державами. Но, по-видимому, Джафар-ага, человек далеко не глупый, знал, что творит.

И вновь ему пришлось следовать за капитаном на улицу Засохшего дерева.

На этот раз до посольства они добрались без помех.

Нубиец задержался у высоких чугунных ворот с позолоченными завитушками, наблюдая издали, как объект его наблюдения подходит к узорчатым парадным дверям, как створки распахиваются, выбегает бледный вельможа с трясущимися от волнения губами…

— О, уважаемый Джафар-ага! Поспеши, поторопись к почтенному Омару ибн Аль Шарифу, ибо ему только что пришла весть от самого Солнцеликого и Непобедимого, да живёт он вечно! А вместе с этой вестью — ларец для тебя, почтеннейший из капитанов! Лети, будто на ногах твоих выросли крылья, спеши исполнить волю нашего султана!

И неприкрытый страх в его речах мешался с осторожным злорадством.

Ибо нечасто посылал Тамерлан ларцы своим слугам. Иногда — очень редко — в ящичке сандалового дерева лежал приказ о неслыханной милости. Но гораздо чаще — шёлковый шнурок, дабы, в виде особой льготы, минуя руки палача, приговорённый за какую-то провинность несчастный или отступник удавился бы сам.

А что уж ждало капитана Джафара — никто и не мог предположить.

Но Али этого уже не узнал. Ему нужно было ехать за Кизилкой в обитель святой Гертруды. Что-то на сердце у охранника было беспокойно. Лучше, если рядом с госпожой будет ещё один хранитель…

***

Даже если бы Али захотел — его не пустили бы в посольство. Конечно, не составило бы труда найти брешь в охране, проскользнуть, не привлекая к себе внимания, прокрасться по коридорам, отвести глаза слугам. Но… ему это показалось без надобности. Он и без того с неохотой оставил госпожу, которая, хоть, наконец, и поняла, что капитан не её мужчина, всё же обеспокоилась за его жизнь. Что ж, Али свой долг выполнил, а остальное, что там станется с красавцем-моряком, это не его дело.

Хотя, конечно, о султанском «подарке» стоит сообщить…

Или не нужно?

Ирис-ханум не хуже него знает, что милость султана, присланная с курьером, может оказаться последней. Услышит про ларец — перепугается, не будет места себе находить, чего доброго — опять потянется к Джафару-аге — женщины ведь любят и героев, и страдальцев, и часто принимают жалость за любовь… В то же время и умолчать об услышанном он не вправе.

Поразмыслив, нубиец решил, что скрывать ничего не станет. И о послании Хромца сообщит, и о ненужной жестокости капитана. Придётся, заодно, напрямую сказать, как он казнил пленных пиратов… Да и с наёмником он сегодня переборщил, сведения можно выбить из пленного куда утончённее. Но обо всём в подробностях он доложит позже. Завтра, например, чтобы нынешний ночной сон госпожи не омрачился кошмарами.

А потому — он так и не узнал…

…как, твёрдой походкой, с надменным выражением лица, капитан вошёл в приёмную, где многочисленные присутствующие, слетевшиеся при известии о возможной его опале, как стервятники на падаль, поклонились — кто с затаённой издёвкой, кто с искренней скорбью; затем, не удостоив ответа, он прошествовал в кабинет, где сам Омар ибн Шариф, консул солнцеликого, нервно расхаживал, заложив руки за спину и пиная время от времени слугу, трясущими руками собирающего черепки от разбитого кувшина с вином, запрещённым Пророком. Перешагнув порог, капитан Джафар повернулся лицом к Мекке, вознёс хвалу Аллаху — и лишь после этого обратился к послу:

— Я готов принять послание Солнцеликого, его милость или кару, с одинаковым рвением. Ибо, если я в чём-то провинился перед султаном — то, воистину, достоин смерти, а если заслужил — поощрения. На всё воля его и Аллаха!

— Достойные слова достойного правоверного мужа! — с поклоном ответил ему консул. — Прими же высочайшую волю, друг мой…

И заметил лёгкую усмешку на лице капитана.

— … Друг мой! — повторил уверенно и громко, так, чтобы его расслышали те, кто за закрытыми дверьми ловили каждого слово, затаив дыхание. — Ибо, какова бы она ни была — моё отношение к тебе не изменится, Джафар-ага, достойнейший из достойнейших. И если ты и впрямь в чём-то виноват — то без злого намерения, ибо кому, как не мне, знать чистоту твоих помыслов и преданность Солнцеликому.

— Благодарю, Омар, — помедлив, ответил капитан. — Я… не забуду. Но во имя твоей честности — не повторяй более таких слов, ибо твои недоброжелатели извратят их до последнего звука. Желаешь ли ты, чтобы я прочёл высочайшее послание при тебе?