Третий Учитель подведёт итог в обучении. Поможет обрести душевное спокойствие, раскроет окончательно магические каналы, которые до сих пор действуют вполсилы, дабы недоученный Фамильяр не натворил бы чего-то непоправимого. И, в общем, после этого обучение можно считать законченным. Гордиться собой, тихо и незаметно исполнять свой долг — и быть счастливым.

Кизил уже был счастлив.

Правда, десять дней разлуки с хозяйкой — первой долгой разлуки в жизни! — дались ему нелегко. Но беседы с Гертрудой — или, как её тут почтительно называли и живые, и призраки — Святой Гертрудой ему очень нравились. Молоденькая, смешливая девчонка, она совсем не походила на себя, изображённую в витражах и на страницах летописей, и объясняла это тем, что слишком устала при жизни от собственной серьёзности и сдержанности, а теперь, когда её видят лишь избранные. можно и самой собой побыть. Каковой не получалось ни в детстве, принцессой, в окружении строгих нянек и фрейлин, ни в отрочестве, при подготовке к замужеству, которого не миновать каждой девушке… А потом её одолели слишком серьёзные мысли — и как хорошо, что маменька, любимая маменька разделила её убеждения! Гертруда решительно отказалась выходить за предложенного жениха-короля и объявила отцу, что выбрала на всю оставшуюся жизнь судьбу Христовой невесты.

Вместе с матерью они основали монастырь. Потом к ним присоединилась и сестра Гертруды.

Вся жизнь — в трудах, в заботах о ближних, в лечении, кормлении, спасении душ… Хорошо даже, что её, этой жизни, было недолго — лет в сорок хрупкая Гертруда надорвалась, и счёт её подлунных дней был закончен. Зато теперь — она свободна!

Но раз уж добрые здешние сёстры избрали её своей покровительницей — ей не трудно побыть с ними. Тем более, что возможности святой после смерти куда больше, чем при жизни.

Жаль только, сюда мало приводят детишек для воспитания. Поэтому она с удовольствием возилась с теми, кого любила, ещё будучи монахиней — котиками, птицами, собаками.

О фамильярах она, как ни странно, ничего не знала. Но просто находясь рядом с ней, беседуя, подставляя, как когда-то эфенди, спинку для поглаживания, рыжий кот впервые почувствовал потребность в том, чтобы самому защищать, быть нужным, охранять, не мешая, заботиться, не навязываясь, радоваться от хозяйкиной радости…

Кажется, он научился любить.

И поэтому, распознав новым, обострившимся чутьём приход Али, ринулся ему навстречу по монастырской дорожке, довольно заурчал, потираясь об ноги… Помня добро, мурлыкнул каждой послушнице и монахине, и с нетерпением запрыгнул, наконец, в лёгкую повозку, которую им выделила матушка Констанция — «чтобы котику не стачивать коготочки на жёсткой булыжной мостовой»…

А потом — спокойствие и безмятежность кончились.

Слишком уж нервничал Али и дёргался. С виду спокойный, но внутри — как хищник в темноте, шкурой чувствующий, что вокруг враги, враги… но не понимающий, откуда ждать нападения. Что-то случилось. И когда с губ нубийца сорвалось нетерпеливое — «Гони!» вознице, шерсть на холке нового Фамильяра вздыбилась.

Кажется, приближалось его настоящее Испытание.

И когда испуганный мужичок пригнулся, а Али схватил вожжи и сам хлестнул лошадей — кот вцепился крепче в борт повозки, чтобы не вывалиться, ибо ту нещадно трясло, и часто задышал, нагнетая воздух в лёгкие, накачивая себя Силой, что вот-вот пригодится, гоня её к когтям, подращивая клыки… А когда рука Али метнулась за спину — к потайному колчану с отравленными стрелами, и почти тотчас выпрямилась, посылая в кого-то смерть — понял: пора и ему…

Нескольких мгновений хватило, чтобы оглядеться, оценить, решить…

И краем уха он услышал сдавленный крик хозяйки! Не здесь, в отдалении…

Али бросился к двоим, замершим над тонкой знакомой фигуркой. Тот, что выше, выронил занесённую над хозяйкиной служанкой лопату и сам завалился навзничь. Во второго уже летела новая игла. Нубийцу достаточно было отследить взглядом её направление, чтобы знать — неподвижная мишень сейчас рухнет, как подкошенная. Поэтому, не тратя времени, он развернулся вслед за чёрным возком, скрывающимся в дальнем конце улицы. Это из него слышался хозяйкин крик!

Три огромных чёрных птицы ринулись им наперерез.

Две насели на Али, норовя выклевать глаза, третья решила позабавиться с котом и уже вытянула когти, рушась сверху и намереваясь перехватить, как ястреб зайца; но добыча, распушившись и отчего-то резко увеличившись в размерах, увернулась, прянула в небо — и подмяла крылатого, летящего по инерции вниз, под себя. Последнее, что слышал ворон-переросток — хруст собственного хребта под мощными челюстями…

Оставив двух птиц Али — не маленький, справится! — Кизил бросился вдогонку карете. Ах, жаль, что Ирис не видела его в эти мгновенья! Зато обыватели — те, кто не попал под сонные чары неизвестного колдуна — долго потом с ужасом и восхищением рассказывали, как молча и страшно нёсся по их улице золотой лев, чьи когти высекали искры из мостовой; как он прыжком сшиб с козел кучера, затем прыгнул на спину одной из лошадей и разом перекусил хребет, словно кот — крысе… Как он повелительно рыкнул — и вторая коняга замерла, точно вкопанная, зашатавшись от толчка въехавшей ей в зад кареты… Лев же — или не лев, но чудовище, похожее на необъятно выросшего рыжего кота, спрыгнуло на землю, встало на задние лапы, опершись на дверцу, и страшно зарычало…

Ослепительная вспышка разорвала сгущающиеся сумерки. Кучер, подползающий к карете, извивающийся на мостовой, как червяк после дождя, вскрикнул и в ужасе схватился обожжёнными руками за обожжённое лицо. Одежда на нем тлела. Вторая лошадь, вспыхнув, закричала, как человек, забилась в упряжи, рухнула на спину, принялась кататься, чтобы сбить пламя…

Кизил потряс головой, слегка оглушённый чужой магией. Но Гертруда недаром учила его защите. Часть атакующей силы непременно отразится от щита и ударит по врагу, поэтому… сейчас тот должен быть ошарашен ударом собственной магии.

Вспомнив людские повадки, Кизил когтём подцепил дверную ручку и потянул на себя. Отпрянул вместе с дверцей. Наскоро принюхался. И из двух бесчувственных тел ухватил что-то мягкое — не хозяйку, нет! а того, кто сел на неё покуситься. В первую очередь надо вытащить его, чтобы разоружить и обездвижить. Рывком выпихнул тяжёлое тело наружу, не давая перевернуться на спину, прижал лапой…

И тут колдун очнулся

То ли соображал он настолько быстро, то ли был у него хитрый приём на случай такого вот захвата — но только в чуткий нос кота хлынула такая отвратительная, омерзительнейшая вонь, что зверь невольно отпрянул, как от удара. Всё, что он смог — прикрыть собственной спиной карету, где оставалась хозяйка, и выставить длинные, как кинжалы, когти.

Этих секунд похитителю хватило, чтобы скрыться. На большее, по-видимому, после оглушения не достало сил.

— Ки… зил? — услышал кот осторожное. Крадучись, к нему опасливо, сбоку подступал Али. — Она там? Жива?

Рыжее чудовище, ростом и впрямь со льва, не пустынного, но горного, выдохнуло, опадая в размерах. В карету запрыгнул уже прежний кот — немалых для своего вида объёмов, но всё же — прежний Кизилка. Мявом он подозвал телохранителя.