будут в отъезде,

и на переезде

среди перебранки

куплю я по случаю

пару созвездий

у грязной цыганки.

«О, чего бы я не совершила…»

О, чего бы я не совершила

ради серебра и крепдешина,

ради (и кивком не удосужив)

черных роз и ради белых кружев!

Думала, пока белье сушила:

«О, чего бы я не совершила».

«Не пугай меня: «Как мы ответим?!»…»

Не пугай меня: «Как мы ответим?!»

Ведь и грех-то и грех-то всего:

только ветер от моря. Да ветер

к морю. Больше и нет ничего.

«Одно могу сказать наверняка…»

Одно могу сказать наверняка:

я с жадностью к щеке его прижалась.

И сколько б эта жизнь ни продолжалась —

все будет коротка.

«Как я любила, чтоб мне не мешали…»

Как я любила, чтоб мне не мешали…

Тихие игры

и теплые шали.

Солнце,

когда оно лечит и нежит.

Травы,

когда они ног не порежут.

Теплые камни под голой спиной.

И ни одной,

                  ни одной,

                                 ни одной

горькой детали…

Сильные сосны над синей волной.

Ясные дали.

Владимир Лысов

СЧАСТЛИВЫЙ БУКСИР

Рассказ

В Ленинграде ему понравились тренажеры, которыми были оснащены учебные классы пароходства, и пивные бары, в которых подавали соленую соломку, брынзу, а иногда и вяленого теща. Он с большим удовольствием учился на курсах повышения квалификации, а по вечерам пил пиво. Домой не торопился. Но однажды получил письмо от приятеля, в котором тот сообщал, что гидрологи-волхвы наврали насчет того, будто ледовая обстановка в этом году будет тяжелой: пилоты говорят как раз обратное — прибрежная чистая полоса воды быстро расширяется, лед уходит на север. Тогда, сославшись на необходимость присутствовать при подготовке судна к навигации, он прервал учебу, не дослушав и половины курса, отбыл восвояси.

Домой Николай Сергеевич прилетел утром. Жена и дочка уже ушли в детский сад (жена его работала в саду воспитателем). Не застав их, он пошел в порт.

Он впервые вступал на борт своего парохода капитаном (потому и послали учиться на курсы). Но с командой плавал уже несколько лет, старпомом. Так что проблем внутреннего, психологического порядка — как себя поставить в экипаже, на каком уровне взаимоотношений — для него не существовало. Он знал людей, и они его знали, и его приказы даже в шутливой форме все равно оставались для них приказами.

Вахтенному штурману, встретившему его у трапа, он отдал распоряжение собрать экипаж в столовой команды. Выждав у себя в каюте несколько минут, сколько считал достаточным для выполнения распоряжения, он спустился вниз, к экипажу. Без обиняков обратился к нему со следующими словами:

— Судну, товарищи, за зиму сделан хороший ремонт. Стало быть, поплывем быстро, не так ли?

— Поплывем, а чего ж? — отвечали ему. — Плавали и еще поплывем под вашим мудрым руководством!

На этом собрание членов судового экипажа закончилось. Начались приготовления к работе, ожидание гидрографов.

Они прибыли в этом году поздновато: тоже не рассчитывали на хорошую ледовую обстановку. Прибыв, разместившись на судне, они несколько дней ударными темпами проверяли свое имущество, технику, строгали на берегу вехи, лили бетонные якоря. А когда управились со всеми делами, был назначен день выхода в море.

Погода благоприятствовала. Шли на север и днем и ночью, покрывая промером плановые километры. Вахты сменялись своим чередом. Механики, мотористы несли службу исправно, выполняли команды без промедления, четко. Правда, выяснилось, что в машине есть чудак-моторист, совсем еще пацан, который болеет при пустяковом, в три-четыре балла, волнении. Но, кушая квашеную капусту, запивая ее клюквенным соком, и он пока что держался. А штурманам Николай Сергеевич доверял полностью. Тем более боцману: старый хрыч знал свое дело насквозь.

В свободное время Николай Сергеевич играл с гидрографами в карты, читал дневник Джеймса Кука. Раз, когда бросили якорь вблизи острова, он взял у боцмана ружьишко, сходил на берег, подстрелил двух уток — поразмялся.

В общем, все шло, как надо. Во льдах, на участках с малыми глубинами, он сам вел судно. В остальное время старался не обижать штурманов недоверием, не дышать им в затылок.

На подходе к одному из попавших на планшет островков он поднялся на мостик, сам встал за тумбу машинного телеграфа. Шли малым ходом, галсом, которым обрывались исследованные глубины. Приближались к точке поворота. Из рубки гидрографов ему кричали: «Пятнадцать, тринадцать, двенадцать!» — эхолот показывал уменьшение глубины под килем. И тут — плотный глухой удар в штевень. Не удержавшись на ногах, Николай Сергеевич упал грудью па рукоять телеграфа, от боли на какое-то мгновенье потерял сознание.

Очнувшись, чертыхнулся: происшествие было вдвойне неприятно, поскольку перечеркивало работу гидрографов — им теперь предстояло переделывать этот галс.

Он принялся раскачивать судно взад-вперед. В результате как будто плотнее сел на мель. Что оставалось делать? Звать на выручку ближайшее судно? Но он в первый раз вышел в море капитаном, он надеялся на себя, очень хотел что-нибудь придумать…

В кают-компании отпускали шуточки по адресу знакомого почти всем присутствующим гидрографа, именем которого был назван этот — разумеется, им пройденный — галс. Однако веселились недолго: в скором времени поднялся ветерок, море смешалось, зарябило, ожило.

Барометр падал. Ветер сменился на порывистый. Горизонт затягивало дымом. Вот, как огромным, туго набитым мешком, с маху ударило в борт. И еще, еще…

Перегнувшись через поручень мостика, Николай Сергеевич увидел, как из-под днища всплыла доска обшивки: должно быть, судно сидело во впадине, седловине меж двух песчаных холмов.

Он, наконец, набрался духу просить помощи. На ледоколе, работавшем неподалеку, не сразу разобрали, кто их зовет: в волнении радист «гидрографа», предваряя аварийное сообщение, один раз отстукал свои позывные, не трижды, как полагается по инструкции.

Пока на ледоколе уразумели, откуда беспокойство, да приняли решение идти на выручку, прошло время, в течение которого судно Николая Сергеевича получило пробоину.

Главный двигатель вышел из строя. В машину поступала вода, мотопомпы не успевали ее откачивать. Пароход кренился. Волны уже гуляли по нижней палубе, а чуть погодя стали захлестывать и на верхнюю. Все перешли на мостик.

О спуске