улыбнулся ее наивности. Ему даже стало весело: пароход разбит вдребезги, а виновных нет.

— А кто же при чем? — удивился он. — Судовая буфетчица?

— Ну-у… — она замялась.

Склонив голову набок, вздернула бровь, что-то прикидывая, обдумывая. А затем с живым любопытством спросила:

— И как вы спаслись?

Он рассказал, как ребята заводили на берег трос, как вертолетчики по одному перевозили их верхом на якоре.

В продолжение его рассказа она быстро писала в блокноте, часто прерывала его просьбами повторить, объяснить значение того или иного морского термина.

Он говорил, а сам думал: не стоит особенно распространяться: поскольку она записывает, значит, намерена чего-нибудь сочинить, а ему этого ох как не хотелось! Но она, отрываясь от блокнота, улыбаясь, смотрела ему прямо в глаза… И Николай Сергеевич махнул рукой на свои опасения и выложил все, как было. А в конце разговора даже позволил себе пошутить: она попросила его уточнить, в каком состоянии было судно, когда он отдал команду оставить его, и он сказал, что крен достигал градусов… э-э-э… ну, в общем, в трубу было видно ребят на берегу.

…В Смоленске у Николая Сергеевича никого не осталось, кроме дяди, отцова брата: отец не вернулся с войны, мать умерла несколько лет назад. Старики родственники жили все так же тихо, мирно в беленом домике, к которому примыкал небольшой сад из яблонь и слив. С утра он пил с ними чай с вареньем, кислыми оладьями — тетка берегла муку к празднику, но по случаю его приезда нарушила зарок, потом шел гулять по заснеженным чистым улицам, грелся на лавочках на солнцепеке.

Все в городе было мило, дорого его сердцу.

Вот дом, с крыши которого он на спор прыгал в кучу песка, а потом убегал от мужика-строителя. Дом потемнел от дождей, обшарпался, врос в землю, а тогда он от страха перед собственной удалью едва чувств не лишился на крыше. Вот то самое дерево, под которым он похоронил своего кота…

Вечером возвращался с работы дядя — он все еще работал, хотя по возрасту давно мог выйти на пенсию, уверял, что при деле дольше проживет, — и они садились втроем ужинать. Николай Сергеевич ставил на стол бутылочку, и начинался разговор: об отношениях в дядином производственном коллективе, о материальных преимуществах жизни на Севере и о родственниках, многих из которых Николай Сергеевич давно потерял из виду.

Иногда, после лишней рюмки, дядя тенорком, на коротком дыхании затягивал «Утро красит нежным цветом» или «Три танкиста, три веселых друга». Тетка, смеясь, отмахиваясь, просила его уняться: соседи услышат, бог весть что подумают.

Так незаметно пролетел почти весь его отпуск. Оставшиеся полтора месяца он зарезервировал, с тем чтобы пройти хотя бы до Амдермы Северным морским путем, западный сектор которого был ему мало знаком.

Чтобы осуществить свое намерение, он приехал в Ленинград и подрядился в речное пароходство на сухогруз. У речников не хватало штурманов, и его оформили старпомом. Предстояло перегнать пароход в Архангельск, а там он надеялся пересесть на другое судно.

Снялись ночью, когда на Неве развели мосты. По фарватеру реки прошли благополучно — капитан ни на минуту не покидал мостика. Вышли в Ладогу. Второй штурман, сдавая ему вахту, предупредил, что на курсе — встречное судно.

Взглянув на репитер гирокомпаса, Николай Сергеевич убедился, что рулевой держит курс довольно прилично. Прильнул к резиновому ободку окуляра локатора — яркое продолговатое пятно, о которое ломался вращающийся зеленый лучик, было пока у края экрана.

Мигнул и загорелся топовый огонь встречного. Из-за черты горизонта на тусклое предутреннее небо выползла черная верхушка его надстройки. По очертаниям ее, расположенной в корме, массивной, приземистой, он определил тип — самоходная баржа.

Баржа приближалась. На борту ее начали отмашку белыми флагами. Николай Сергеевич не сразу понял этот сигнал: на море им не пользуются, — замешкался. И тотчас же ударил в глаза, ослепил прожектор с борта баржи. Он крикнул: «Право на борт!» — но опоздал: нос судна, чуть откатившись в сторону, всеми тысячами тонн массы шарахнул в борт баржи.

Удар был чудовищно силен. Под ногами, по палубе прошли упругие жесткие волны. Падая, Николай Сергеевич успел двинуть рукоять телеграфа на «полный назад». Судно с натугой, трясясь, скрежеща, вытянуло свой форштевень из левого борта баржи, и в машине уже без команды сбросили ход. Судно встало, как неуклюжий, неловкий человек, которого подвела дурная сила.

Им столкновение особого вреда не причинило: немного помяли форштевень, получили дырку в скуле, которую тут же зацементировали. На барже дела обстояли значительно хуже.

В Архангельске Николай Сергеевич пересел на дальневосточный пароход. Ледовая обстановка в тот год в проливе Карские Ворота была хорошей, и они почти без хлопот дошли до Амдермы, откуда он самолетом отбыл домой. Вернулся не отдохнувший и посвежевший, а очень расстроенный.

Он на свой счет не обольщался, знал, что придется держать ответ. Когда он рассказал в управлении о своем подвиге на Ладоге, начальник схватился за голову.

— Мало тебе своих судов! — сказал он. — Еще и чужие гробишь!

Скоро его судебной повесткой вызвали в Ленинград.

Свое слово защитник начал с того, что пространно обрисовал профессиональный облик этого замечательного моряка.

— Нет и еще раз нет! — заявил адвокат самым категорическим тоном. — Человек этот не случайно, не по недоразумению оказался на флоте! Он моряк по призванию!

И адвокат выхватил из папки газетную вырезку, торжествующе помахал ею в воздухе, а затем процитировал строчки, из коих явствовало, что Николай Сергеевич в безнадежной ситуации, возникшей в Восточно-Сибирском море отнюдь не по его вине, когда в трубу был виден берег острова, своей решительностью, хладнокровием спас экипаж до единого человека.

В зале судебного заседания, где было немало моряков, возникло мгновенное молчаливое замешательство, после которого раздался хохот. Тем не менее, не смутившись, адвокат перешел к конкретным доводам в оправдание Николая Сергеевича.

Кроме того, что он сделал дырку в борту баржи не по беспечности, в его пользу было и то, что экипаж самоходки в аварийной ситуации действовал крайне неумело: пробоину заделывали, заводя пластырь изнутри, его отталкивало, выдавливало напором воды, мешали загнувшиеся внутрь края металлической обшивки.

По-видимому, как справедливо заключил защитник, тренировками по борьбе за живучесть судна морякам баржи не особенно докучали.

Семь часов баржа держалась на плаву. Столкновение произошло меньше чем в миле от берега, в крайнем случае капитан, будь он решительней, мог бы выбросить баржу на берег. Но и этим очевидным вариантом спасения он не воспользовался, затопил судно.

— Нужно учесть и то, — бросил последний козырь защитник, — что правила предупреждения столкновения судов для Ладоги