«Наш баварский людоед» – так прозвал меня Гитлер. Ему страшно хотелось обратить меня в вегетарианство, но он не добился успеха, как, впрочем, и я, когда пытался убедить его в прелести спиртных напитков.

– Вино – прекрасное средство против бессонницы, герр Гитлер, – говорил я ему. – Почему бы вам не попробовать выпить стаканчик вина перед сном?

– Я не люблю вино. Мне все время кажется, что я пью уксус, – ответил он, качая головой и морщась от одной мысли. – По молодости я пытался пить вино, но оно мне в горло не лезло без сахара!

Вино с сахаром! Господи, какая гадость! Я посмотрел на него с явным возмущением.

– Класть сахар в вино! Нельзя класть сахар в благородный напиток, герр Гитлер! Если бы это сделал виноторговец, его посадили бы в тюрьму! К тому же у вас достаточный выбор сладких вин, которые вам бы наверняка понравились, и не надо никакого сахара!

– Пожалуй, вы правы. Да и в моих погребах вы разбираетесь куда лучше меня!

С этими словами он послал за бутылкой по моему выбору. Осушив бокал за пару глотков, он облизал губы.

– Превосходно! – воскликнул он. – Ей-богу, это вино мне понравилось!

Мне было очень приятно, что я добился видимого успеха, а когда чуть позже Гитлер сказал, что его клонит в сон и он пойдет спать, мой восторг не знал границ. На следующий день я спросил его, как сработало мое «лекарство».

– Я спал как бревно, – ответил он. – И все равно, я пить вино не собираюсь. Знаете, Гофман, под действием вина начинаешь видеть мир в розовом свете; но бесстрастно мыслить можно только на холодную и трезвую голову! Сначала человек пьет вино как лекарство, потом ежедневный стакан входит в привычку. Может быть, для вас это нормально, мой дорогой друг, но для меня – нет!

Так в итоге я потерпел неудачу.

– Конечно, если в моем возрасте отказаться от любимой привычки, это может весьма отрицательно сказаться на здоровье, – только и нашелся я.

На этом я оставил свои попытки.

Однако один раз я хватил через край. В узком дружеском кругу Гитлер назвал меня «представителем богемы, который крепко запутался в тенетах всех дурных привычек» – под чем он понимал чревоугодие, пристрастие к спиртным напиткам и курение.

– Что ж, я могу сказать только то, что эти дурные привычки меня вполне устраивают, – возразил я. – Я чувствую себя в отличном здравии и настроении, а вы с Гессом, хоть всю жизнь жуете сырые листья, глотаете пилюли, и вам постоянно делают уколы, все время недомогаете. И ни дня не можете обойтись без врача!

Это было весьма неразумно с моей стороны, так как Гитлер терпеть не мог, когда его называли больным. И несколько дней после этого меня против обыкновения не приглашали к столу фюрера.

Гитлер ненавидел охоту и обожал об этом рассуждать; и, если при разговоре присутствовал Геринг, главный специалист рейха по охоте, Гитлер пускался в пространные разглагольствования в ироническом духе.

– Я ничего не имею против охоты как профессии, – говорил он, – и ничего не имею против тех, кто по своему рождению и воспитанию с самой юности занимался убийством животных. Но сейчас это вошло в моду; каждый партийный чиновник считает, что надо быть членом какого-нибудь охотничьего общества и без разбору убивать безответных тварей!

– Мой фюрер, вы к нам несправедливы! – возражал Геринг. – Немецкий охотник-спортсмен – защитник и хранитель наших лесов!

Гитлер засмеялся:

– Да уж, хранитель! Охраняет и защищает несчастных зверей, пока они не подрастут достаточно, чтобы их убивать! Егерь точно расскажет своему хозяину, где и когда появится зверь, и тот, удобно устроившись с биноклем, выслеживает жертву и убивает ее. А потом с легкой душой охотник гордо возвращается домой.

– Но наши новые законы о дичи запрещают браконьерство, – возразил Геринг. – А настоящий спортсмен находит удовольствие в наблюдении за дикими животными.

– Тогда почему вам не последовать примеру герцога Виндзорского? Когда я спросил его, увлекается ли он охотой, он сказал – да, но только охотится он с фотоаппаратом!

– Но, мой фюрер, охота имеет и политическое значение. Иностранные дипломаты всегда с радостью принимают приглашение пострелять. И часто, когда крадешься по лесу, проблемы кажутся не такими опасными и щекотливыми, чем когда сидишь за столом переговоров.

– Понимаю. Значит, вы думаете, что это что-то вроде лесной масонской ложи? Ну что же, я ничего не понимаю в охоте, но если убийство животных действительно влияет на политические связи, я охотно предоставлю живодерни в полное распоряжение наших иностранных гостей! – Гитлер говорил с сарказмом, но все более презрительно. – Вот почему мне милее браконьер. Клянусь богом, он о природе знает больше, чем все ваши воскресные охотники, вместе взятые. Он храбр и отчаян, и только отсутствие денег мешает ему купить себе охотничью лицензию.

– Вы шутите, мой фюрер!

Вот когда разразился гром!

– Черт побери, шучу?! Если вы зовете себя спортсменом, почему вы не встретитесь со зверем в поединке на равных? Если вы, господин опытный охотник, подниметесь против вепря и убьете его копьем, тогда я выражу вам свое восхищение. Если этот толстый старик, издатель Мюллер, побежит за зайцем и поймает его собственными руками, я похвалю его за отличную спортивную сноровку. Я готов глубоко уважать человека, который смотрит в глаза тигру, напавшему на него в джунглях, но презираю притворного Нимрода[14], который, пользуясь сезоном спаривания, стреляет из-за дерева в какого-нибудь ничего не подозревающего зверя, пришедшего к своей самке! – К этому времени он успел рассердиться не на шутку. – С этой минуты я запрещаю всем ведущим членам партии приглашать или принимать любые приглашения на охоту, если это не входит в его профессиональные обязанности! Я дам указание министру юстиции изменить наказание за браконьерство! Я прикажу Гиммлеру освободить всех браконьеров и сформировать из них войска стрелков-егерей для защиты диких животных!

Выпустив пар, он благополучно обо всем забыл.

За исключением «Фельзеннеста» в Эйфеле, все ставки Гитлера носили названия, так или иначе связанные с волком – «Вольфшанце», «Вервольф», «Вольфсшлухт»[15], – по той причине, что в начале политической карьеры Гитлер пользовался псевдонимом Вольф – «волк».

В этих ставках приглашение на «вечернюю» чашку чая обычно приходило часа в три ночи, после того, как заканчивалось обсуждение донесений о последних событиях. Как правило, присутствовало очень немного народу: адъютанты и секретари Гитлера, врач и офицер связи от Риббентропа или Гиммлера, который в тот момент оказывался в ставке. Гитлер об этом не знал, но офицеры получали задание от своих шефов сообщать обо всех подробностях того, что происходило в ближайшем окружении фюрера.