Он отпил глоток и, кивнув, приготовился слушать, улыбаясь как-то навстречу. Бывает такая улыбка – навстречу.

– А вот та фотография, справа от вашего отца это – вы?

Горошин с заметным сожалением кивнул. Потом улыбнулся. Улыбка тоже получилась «с сожалением», потому что был он на той фотографии еще капитаном, с молодым, красивым, овалом лица, с четким вырезом светлых, открытых глаз, обращенных к тому, кто смотрел или когда-нибудь будет смотреть на него.

– Я так и подумала. Но мне кажется, сейчас вы даже лучше, – сказала девочка.

И тут Горошин рассмеялся. Он не поверил. Она обиделась.

– Я и на самом деле так думаю, – через минуту сказала Маша. – На этой фотографии нет многого, что есть сейчас.

– Например, скепсиса, – коротко сказал он, ожидая ее реакции.

– Скепсис – это здравый смысл. Разве не так? – спросила она. – И потому он только украшает мужчину, – теперь уже, будто самой себе, сказала Маша, взглянув на пустую чашку, которую только что отставила.

Но Горошин не стал ничего ни подтверждать, ни опровергать, сочтя все, что сказала Маша, обычным ходом человека, оказавшегося в гостях. В какой-то момент он встал, подошел к телевизору и включил его.

– Еще? – спросил он Машу, кивнув на чашку. Она отрицательно покачала головой.

«Война между племенами До-Ку и Ку-До» – прочел Горошин в верхнем, левом углу экрана.

– Вчера,. – сказал диктор, – кудоевцы, проникнув на территорию докуевцев, сожгли их деревню вместе с людьми и скотом. В качестве ультиматума они выдвинули требование отказаться от своих прав на алмазные копи, которые оба племени издавна разрабатывали совместно. Ни те, ни другие никого постороннего в карьеры не допускали. Совсем недавно, после очередного предложения Международной Алмазодобывающей Компании о сотрудничестве вождь племени До-Ку отказал категорически. Но кудоевцы сказали, что алмазы принадлежат только им, а докуевцы никакого отношения к месторождению не имеют. И изгнали из карьеров представителей родственного племени. А вождя докуевцев обещали убить, если он не перестанет претендовать на копи. Теперь племя До-Ку объявило племени Ку-До войну. И после сожжения кудоевцами деревни, в ответ докуевцы сожгли деревню племени Ку-До. Но неожиданно в регионе появились иностранные солдаты, посланные третьей страной, которая защищает в международном суде интересы племени Ку-До, вождь которого лояльно относится к Международному Алмазодобывающему Концерну, и уже подписал Соглашение о сотрудничестве. Как только в суде будет доказано, что алмазные копи принадлежат племени Ку-До, а племя До-Ку к ним отношения не имеет, и будет составлен соответствующий правоустанавливающий документ, в карьерах начнет работать Международный Алмазодобывающий Концерн. Вот что сказал нам генеральный директор Алмазной Корпорации, представитель племени Ку-До.

– Это неправда, что алмазные копи принадлежат обоим племенам. Алмазные копи всегда принадлежали только нам, что подтверждается недавно представленными в суд документами.

Горошин видел на экране большое черное лицо, с серьгой в левом ухе, пестрое платье. поверх которого был надет вполне европейский пиджак, абсолютно непроницаемый взгляд с казавшимися невероятно крупными зрачками, и даже светлая часть глаза не проясняла, а, казалось, наоборот, затемняла все происходящее, и делала еще более непредсказуемой участь докуевцев.

Да, поработал Координатор, подумал Горошин, вполне сознавая, что теперь докуевцев ждет.

Дальше шло сообщение о теракте на высоте шести тысяч метров, но самолет удалось посадить. Других подробностей Горошин не слышал, потому что встала со стула Маша и, поблагодарив за чай, сказала, что было очень приятно познакомиться.

– А вам? – спросила она Горошина.

– Мне тоже, – отвечал Горошин, улыбаясь, но ничего не вкладывая ни в слова, ни в улыбку.

– А можно я когда-нибудь приду еще, без приглашения, – спросила Маша. – И мы о чем-нибудь поговорим, – слегка, по своему обыкновению, розовея, спросила она.

Горошин с минуту смотрел на нее, и, не вполне понимая, чего она хочет, и уже намереваясь так прямо и спросить ее об этом, не сделал этого. И будучи человеком, уверенным в том, что достаточно владеет ситуацией, и, зная, что в его жизни никогда не было и не будет того, чего в ней быть не должно, чему противится не только здравый смысл, его этика, его понимание жизни и даже простая целесообразность, ничего не спросил. Не могу, потому что не могу никогда, подумал он. Но еще раз, взглянув на Машу, уклончиво сказал – Нет ничего невозможного.

– Нет ничего невозможного, словно с минуту посовещавшись с самим собой, опять сказал он.

– Запиши телефон, проговорил Горошин через минуту, чтобы не обидеть девочку. И продиктовал номер мобильника, который купил недавно, и о котором все время забывал, что он есть.

Маша записала, и, сказав «Мы с дедушкой ждем вас», откровенно повеселев, ушла.

Двухкомнатная «распашонка» на пятом этаже «хрущевки», расположенной на одной из центральных улиц областного центра, была переполнена. Столы, стулья, табуретки, множество стеклянной и металлической посуды, еда, питье, цветы, на столе и на полу в вазах, а самое главное – люди, заполнили все тридцативосьмиметровое пространство до отказа. Людей было много – мужчины и женщины, интеллектуальные седины и тронутые краской завитки, словно вовлеченные этим пространством, в очередной раз, в открытое противостояние друг с другом, в этот извечный спор откровенной, благородной старости и неисправимого, неувядаемого гламура, достигнутого при помощи щипцов и Лонда-Колора, были веселы и красивы, каждый – своим. И это веселье, несмотря на трости и костыли, несмотря на умудренные жизнью и испытаниями зубы, а то и вовсе – голые десны, было естественным настолько, что ни голых десен, ни костылей, ни седых шевелюр не только никто не замечал, но даже, напротив, все эти, на первый взгляд, весьма существенные детали воспринимались, как совершенно необходимое дополнение к тому, о чем здесь думали, говорили, плакали, вспоминали.

В тесной кухне, как водится – боевые подруги. В прямом и переносном смысле. И тоже – смех, радость, воспоминания, переходящие в доверительный шепот.

– Кузмич, кто там пришел? – спрашивает из кухни Раиса Ефимовна, жена председателя Совета Ветеранов Первого Белорусского фронта Семена Капусткина, невысокого человека с печальными, как мировая скорбь, глазами, смотреть в которые как-то не хотелось, чтобы не чувствовать себя неизвестно в чем виноватым. Не в тему. Весело.

– Михаил Андреевич Горошин, мой хороший знакомый, – быстро отвечает кухне Маша, уже здороваясь с Горошиным и улыбаясь ему.

– Слышу, слышу. Второй Белорусский пожаловал, – доносится из комнаты, слева от ближнего конца стола, где особенно было много всего – цветов, посуды, сумок и портфелей, которых было не счесть.

С трудом преодолев стулья, рюкзаки и неудобства, которые он испытывал и причинял сам тем, через кого пробирался, в прихожую выходит Кузмич, абсолютно Машин дед, со светлым, еще ненароком не выпавшим вихром, с такими же, как у Маши, малахитовыми глазами и складывающимся в приятную улыбку ртом.