В «Декларации Независимости» (1776) Томас Джефферсон, используя аргумент Локка,[129] говорил о равных правах у всех людей на свободу и счастье, потому что именно таковыми их сотворил Бог. «[Он] дал нам жизнь, он же дал нам свободу. Насилием можно их уничтожить, но невозможно разлучить»[130]. По Джефферсону, закон в его высшем предназначении должен гарантировать исполнение на земле воли и замысла создателя или, другими словами, защищать человека от девиаций, причиной которых может стать его несовершенная природа. Закон охраняет человека как верховный проект, реализуемый по ходу социальной истории.

Как бы предвосхищая руссоизм, Локк неоднократно указывал на то, что природное состояние человека неудовлетворительно, его свобода ни полностью реализована, ни надежно защищена. Причиной этого являются человеческие природные качества, как эгоизм, нарциссизм, алчность и тупость, которыми человек, подключая свой разум к их использованию, может себе сильно навредить. Законы природы, поэтому, неминуемо ведут к управлению, чья цель, с точки зрения Локка, как и Джефферсона, — в защите социального животного от природного человека.

Англия, пожалуй, первая из европейских стран пошла по пути закона, когда король Иоанн (1199–1216) вручил своим баронам «Хартию вольностей» (Magna Carta, 1215). Вкратце, история ее такова. Предшественники Иоанна, Генри I, Стефан и Генри II издавали Хартии, адресованные своим баронам, однако они содержали только общие слова, обещания и декларации. В XII веке власть короля в Англии стала укрепляться, и бароны начали терять свою власть на местах. Король Иоанн обещал Папе Римскому поддержку в третьем Крестовом походе, поэтому был вынужден резко повысить налоги в своем королевстве. Кроме того, королю требовались деньги для выкупа своего старшего брата Ричарда I Львиное Сердце, захваченного императором Римской Империи Генрихом VI во время своего очередного военного похода.

К финансовым трудностям Иоанна добавились еще претензии герцога Нормандии на английский трон. В 1199, 1201 и 1205 годах бароны предъявляли Иоанну требования о подтверждении своих прав, но Иоанн продолжал только обещать. В 1204 году король потерял Нормандию, а с 1208 по 1213 конфликтовал с Папой Римским Иннокентием III по поводу английских территорий, поскольку понтифик настаивал на том, что территория Англии принадлежит Римской католической церкви. Королевский произвол, связанный с большими налогами, взимаемыми с населения и церкви, мог бы длиться достаточно долго, если бы в 1213 году Стефан Лангтон, архиепископ Кентерберийский не выразил протест, который был концептуализирован в требовании о подтверждении свобод личности королем. Документ, известный как «Статьи баронов» был одобрен Иоанном, он и лег в основу текста «Хартии Вольностей», скрепленной подписью и печатью Иоанна Безземельного 15 июня 1215 года.

«Ни один свободный человек не будет арестован или заключен в тюрьму, или лишен владения, или объявлен стоящим вне закона ‹…›, — говорится в 39 статье документа, — «не иначе, как по законному приговору…»[131]. Текст, в основании которого лег закон, может быть только «на вечные времена». Закон предопределяет историю, он ее пророк, не дающий забыть о ее трансцендентном происхождении. В другой статье «Хартии» читаем: «После же того, как мы для Бога и для улучшения королевства нашего и для более успешного умиротворения раздора, родившегося между нами и баронами нашими, все это вышеозначенное пожаловали, желая, чтобы они пользовались этим прочно и нерушимо на вечные времена, — создаем и жалуем им нижеписанную гарантию. А именно: чтобы бароны избрали двадцать пять баронов из королевства, кого пожелают, которые должны всеми силами блюсти и охранять и заставлять блюсти мир и вольности, какие мы пожаловали и этой настоящей хартией…»[132].

Из идей Magna Carta позже возникли другие важные документы: «Петиция о праве» (Petition of Right, 1628) и «Хабеас корпус акт» (Habeas Corpus Act, 1679), а федеральная Конституция США содержит из нее цитаты.

Генри Сидвик в «Элементах политики» (The Elements of Politics, 1891)[133] говорит о законе как о гетерогенной системе правил, имеющих четкий интеллектуальный генезис. Такая система не терпит амбивалентностей, потому что является обеспечением моральной жизни граждан. К концу своей карьеры Сидвик пришел к этическому гедонизму, повторяя идею Бентама о том, что лучшим свидетельством справедливости государственного устройства служит наибольшее количество счастья, которое смогли для себя извлечь его субъекты.