— Привет, цыпа, вот ты и попалась, — скалится тощий мент.

В это время второй заламывает мне руки за спину и застегивает наручники. Игнорируя мои крики и просьбы отпустить, прислоняет меня лицом к стеклу автомобиля и ждет, пока второй откроет заднюю дверь. Они переговариваются, решая, что сделают со мной, куда повезут. Меня в это время мутит, внутренности болезненно скручиваются, кровь бьет в виски, дыхание сбивается. Когда один из полицейских грубо подталкивает меня к двери, меня рвет вчерашним ужином второму прямо на ботинки. Глаза слезятся, желчь больно саднит горло, заставляя выплевывать остатки рвоты на асфальт.

— Вот сука, — произносит жирдяй, больно толкая меня локтем в грудь.

Паша

К моменту выхода на сцену меня уже нехило потрясывает. Пока мы подключаем инструменты и настраиваемся, успеваю выхватить взглядом из толпы несколько девчонок раздетых до лифчиков, они визжат, едва завидев нас. Покалывание в животе становится нестерпимым, руки, в готовности играть сжимающие гитару, немеют. И все-таки это приятное предвкушение. Это экзамен, который тебе предстоит сдать, чтобы ощутить момент триумфа.

К свету, направленному на нас лучами прожекторов, добавляются вспышки фотоаппаратов и ободряющие крики толпы. Перед самым началом все замолкают. Безумное действо начинает гитара Майка — первый удар по струнам взрывает тишину, повисшую над площадкой, до отказа заполненной людьми. Рыжий одет во все черное, как и все мы: майка, джинсы с рваными коленями, кепка, повернутая козырьком назад. Он собран, по-хорошему брутален и выглядит очень серьезным.

Его партия бесподобна, она звучит просто идеально, и неудивительно, что девчонки начинают скандировать название нашей группы. На несколько секунд все исчезает, когда вступаю я. Сильнейший стресс заставляет меня чувствовать себя маленькой букашкой под микроскопом, но звучащие ноты исправляют это мгновенно. Теперь не замечаю, как на нас все смотрят, как пожирают глазами. Полностью отдаюсь музыке. Когда барабаны Ника подхватывают ритм, площадку взрывает новая волна криков. Фанаты вопят, как сумасшедшие, и я понимаю, почему: на сцене появляется Леся, она предстает перед ними в лучах софитов, взрезающих сияющим светом густые сумерки, повисшие в эти минуты над городом.

Ее волосы выглядят небрежно растрепанными, и никто бы не догадался, сколько крови было ею выпито у специалистов, занимавшихся укладкой перед выступлением. Сейчас никто ничего такого не заметит. Все видят лишь ее плавную, сексуальную походку, нарочито небрежные движения, полные чувства собственного превосходства и острого драйва, сопровождающего каждый взгляд на публику.

«Леся! Леся! Леся» — гул голосов нарастает и сливается воедино.

На девчонке короткие белые шорты, яркий красный бюстгальтер и лишь небольшой кусок полупрозрачной ткани поверх, призванный играть роль чего-то вроде топа или короткой футболки. На ее руках тонкие красные кожаные браслеты, в волосах красные пряди. Цвет страсти четкой алой нитью проходит через весь образ, созданный ею специально для того, чтобы эпатировать и притягивать взгляды тысяч зрителей, пришедших на фестиваль.

Звучат клавиши Ярика, но никто на него даже не смотрит, потому что одновременно с его вступлением Леся начинает петь. Ее голос сильный, громкий, он ложится на музыку нежным бархатным покрывалом, окутывает низкими переливами и заставляет кожу покрываться мелкими мурашками. Он поражает, захватывает и проникает своими вибрациями сразу в кровь.

Леся, надо отдать ей должное, выкладывается на полную. Я привык к ее голосу, и знаю, что она сейчас использует его на пределе своих возможностей. И высший профессионализм состоит в том, что посторонним кажется, что девушка не прикладывает абсолютно никаких усилий. Она просто движется, расслабленно наклоняется, опирается на стойку клавишника, заигрывает с гитаристами, флиртуя, поворачивает голову, и только мы знаем, какой труд вложен в каждое это движение. Сколько силы прикладывает эта девчонка с наушником в ухе, чтобы ее вокал сейчас выглядел ярче отшлифованного алмаза, шел чистым потоком, чтобы вытягивал по ниточке всю душу из слушателей.

Леся вдруг падает на колени посреди сцены, садится в смелую вызывающую позу, раскрываясь перед зрителями, и прижимает микрофон к губам. Каждое движение кажется нечаянным, но остается продуманным. Она то наклоняется вперед, буквально складываясь пополам, то резко выпрямляется, поднимаясь внезапным рывком. Скользит ладонью по татуировке на бедре. Закрывает глаза, встряхивает волосами, вздыхает, раскрывает ладонь и тянется к толпе, будто умоляя о чем-то. Затем перебирает пальцами в воздухе, словно цепляясь за жизнь. Она умирает в этой песне и оживает вновь.

Несколько секунд, и толпа снова дико ревет. Кто-то кричит, кто-то утирает слезы. Реакция разная у всех, но происходящее определенно напоминает массовую истерию. Леся делает резкий взмах рукой, кидает в толпу что-то невидимое, наверное, частичку своей души, затихает, склоняя голову, и вдруг снова взрывается припевом. Ее голос звучит чувственно и нежно, он взлетает в воздух и оседает на головах поклонников мелкой бриллиантовой пылью. Не дает расслабиться, держит в напряжении.

Наконец, Леся замирает, устало улыбаясь кому-то в толпе, и каждый из присутствующих думает, что следующие строчки предназначаются именно ему. На десяток разбитых сердец в толпе становится больше. Она довольна и не скрывает этого. Несется по сцене и улыбается, затем останавливается и раскидывает руки так, будто дарит всю себя. На самом деле так и есть. Леся отдает себя всю, без остатка. Микрофон прижимается к кроваво-красным губам и транслирует в толпу те эмоции, которые сейчас отражены на ее лице: боль, страсть, нежность, грусть, счастье.

Последние строчки она сначала кричит, потом почти шепчет, всхлипывая и едва слышно хрипя. Замирает на мгновение, потом поднимает заплаканное лицо, оглядывает площадку и выдает пару смачных матьков, будто ругая саму себя за то, что не может остановиться. Это не запланировано, чистейшая импровизация. Она снова поет. Просто строки от сердца. Они звучат, как выстрел. Как исповедь. Драма. И в конце: «Какого черта, бля*ь, сделай уже то, что должен!».

Обиженно, надрывно, глухо. Никто не знает, о чем это. Никто не знает, кому предназначается, но каждый готов принять на себя. Каждый готов стать ее героем. Спасти.

Мои пальцы сводит от напряжения, звучат последние ноты. Все! Эйфория! Толпа кричит, хлопает, людская давка усиливается в несколько раз. Мы плывем на волне эмоций, вплетаясь в этот гул голосов, становясь с ним единым целым.

— Спасибо! Я люблю вас! — Хрипло выдыхает в микрофон смеющаяся Леся и посылает зрителям воздушный поцелуй.

Мои руки опускаются, раскаленный воздух врывается в сухие легкие спасительным потоком, узел напряжения в животе развязывается и исчезает. Это очень похоже на высшую точку наслаждения, только длится гораздо дольше и острее. Мне хочется, чтобы это ощущение не покидало меня никогда. Никогда.

Анна

Пот бежит с меня ручьем, противно щекочет кожу и горьким стыдом напоминает о том, где нахожусь. Меня заперли в клетку, словно дикую кошку, бросили в камеру, закрыли на ключ и не подходили почти до самого вечера. Когда, наконец, разрешили позвонить, по памяти набрала Машкин номер и срывающимся голосом объяснила, что произошло. Теперь мне оставалось лишь сидеть, пропитываясь запахами нечистот и надеяться на лучшее. Рядом обоссалась какая-то алкашка, она уснула в собственной моче и не подавала никаких признаков жизни последние пару часов, но это мало кого волновало в этом заведении — таких, как мы, запертых, лишенных воли, здесь было еще около десятка.