с крупицами соли. Соль на Тамбовщине шла по весу золота этой зимой. Запила горячей водой из мятой жестяной кружки.

Снова поставила котелок на огонь. Хорошо, что коня удалось напоить в дороге. Села боком к костру и уставилась в темноту, чтоб пламя не слепило глаза. Правительственные войска едва ли выйдут ночью на эту лесную тропу, и даже в таком случае она услышит их раньше, чем они учуют запах дыма. Да и ни к чему ей теперь было их бояться. Волки, не отличающие красных от белых и правых от виноватых, для одинокого путника представляли теперь большую опасность, чем люди; однако выстрелы их пока еще отгоняли.

Тусклый свет ущербной луны падал на снег — чистый, каким он никогда не бывает в городах. Лес выглядел сказочно. Покрытые снегом ветви деревьев образовывали узоры, превосходящие лучшие творения художников-модернистов, складывались в тысячи удивительных картин, и не принадлежало все это богатство никому.

Впервые за долгое время Аглая позволила себе перестать беспокоиться о том, что положение Народной армии с каждым днем становится все хуже. Генерал Вайс-Виклунд оказался опасным противником, он трезво оценивал расклад сил и использовал все свои преимущества по максимуму. Никаких непродуманных шагов и шапокозакидательских настроений. Повстанцев медленно, но верно оттесняли на юг, намертво отрезав сперва от железных дорог, а потом и от части трактов. Заложников продолжали брать планомерно и выпускали только когда, их родные, ушедшие в Народную армию, сдавались. Этот же рычаг давления использовался и для перевербовки повстанцев. Диверсии подрывали Народную армию изнутри, сеяли рознь и панику.

Но куда страшнее террора был голод. Беженцы рассказывали, что в Самарской губернии уже дошло до людоедства; и все понимали, что это может быть лишь началом. Военная администрация Вайс-Виклунда обещала беспроцентные посевные ссуды тем крестьянам, кто откажется от поддержки восстания. Это действовало сильнее, чем любые разговоры о равенстве и народовластии.

Сейчас Аглая позволила себе позабыть обо всем этом. Она слушала треск веток в костре, дыхание коня, слабый шелест мягко падающего пушистого снега. В остальном ночной лес был совершенно тих. Аглая улыбнулась и подняла лицо, ловя снежинки. Она всегда ценила одиночество, но командиру повстанческой армии не часто удается побыть в уединении.

А вот в отрочестве она могла проводить наедине с собой сколько угодно времени. Этого, пожалуй, ей теперь недоставало более всего. Столько происходило в последние годы! Начальница разведки редко могла позволить себе роскошь погрузиться в воспоминания. Сейчас она думала о давней беседе с отцом в их имении под Рязанью.

Аглая живо представила эту картину. Тогда выдалась совершенно чудесная, золотая, настоящая болдинская осень.

— Аглая, что за размолвка у тебя случилась с матерью? — спрашивал полковник Вайс-Виклунд, прогуливаясь с дочерью вдоль обширного, поросшего камышом озера.

— Я уже принесла маме свои извинения, — отвечала тринадцатилетняя Аглая, недавно только переставшая носить короткие платья. — Мне не следовало с ней спорить и огорчать ее. Раз надо ехать в Гатчину, то я поеду. Дуняша уже укладывает книги и платья.

— Я о другом хотел узнать, — мягко сказал отец. — Расскажи мне, отчего ты не хочешь погостить в Гатчине? Прошу тебя, дорогая моя, будь откровенна со мной. Я спрашиваю потому лишь, что хотел бы лучше понимать тебя.

— Мне нелегко находить общий язык с их императорскими высочествами, — призналась Аглая. — Они со мною любезны, но… слишком уж различаются наши жизненные устремления. Они чересчур чувствительны, мне неловко с ними… Совершенно не интересуются ни военным делом, ни экономикой, ни атлетикой. И…

Аглая осеклась, но отец понял, о чем она не хотела говорить.

— Их мать, — кивнул он. — Ее императорское величество Александра Федоровна действительно тяжело ладит с людьми. На фоне кризиса монархического образа правления это может иметь дурные последствия в самом скором будущем. С каждым годом многие все более неохотно отправляют детей ко двору, да и сами избегают бывать там. Ты ведь согласна, Аглая, что умение находить общий язык с людьми различного склада жизненно необходимо?

— Вполне, — Аглая поддела ногой россыпь золотых листьев. — Однако всякое притворство мне претит.

— Понимаю, — улыбнулся полковник Вайс-Виклунд. — Любой человек хотел бы быть прежде всего собою, а не подстраиваться под общество. Что же, это вполне возможно, если жить в уединении, заниматься только тем, к чему безусловно лежит душа… и так никем в жизни и не стать.

Аглая посмотрела на отца с удивлением.

— Я вижу в тебе волю к великим свершениям, — продолжал отец. — Однако я прежде всего хочу, чтобы ты знала: какой бы ты ни избрала путь в жизни, я поддержу тебя во всех начинаниях. Ты можешь не ехать в Гатчину, если полагаешь, что опыт жизни при дворе тебе не пригодится.

— Отчего же, — решительно сказала Аглая. — Я поеду.

— Превосходно. Я устрою тебе там условия для продолжения занятий, — Вайс-Виклунд остановился, положил дочери руку на плечо, поправил выбившуюся из прически прядь. — И вот что еще я полагаю важным тебе сказать. На тебя по долгу происхождения возложены огромные обязательства. Кому много дано, с того много и спросится. Но запомни: ты никогда не сделаешь того, чего я не смог бы тебе простить. Не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. С любой бедой ты можешь прийти ко мне, и вместе мы отыщем способ все исправить.

Тринадцатилетняя Аглая крепко обняла отца, спрятав лицо у него на груди.

Двадцатитрехлетняя Аглая достала из кармана шинели сложенную вчетверо листовку. Скверно пропечатанный, это все же был вполне узнаваемый репринт «Возвращения блудного сына» Рембрандта. Его разбрасывали с аэропланов и распространяли по каналам ОГП вместе с другими материалами. Если прочие правительственные обращения были составлены весьма доходчиво — белые все же осваивали понемногу приемы агитационной работы — то суть этого послания понял только один человек. Тот, к кому оно и было обращено.

Аглая улыбнулась и бросила листовку в огонь.

* * *

— Я — Аглая Вайс-Виклунд. Доложите… почему патруль без офицера?

Ей удалось обратиться к патрульным раньше, чем они успели ее окликнуть. Солдаты растерянно переглянулись. Приехавшая со стороны предместий женщина явно вызывала подозрения. Однако уверенность, с которой она назвала хорошо знакомую фамилию, произвела впечатление.

Аглая спешилась, подала им карабин, держа за цевье, и пистолет рукоятью вперед — раньше, чем они успели это приказать. Один из патрульных шмыгнул в забегаловку — видимо, начальство грелось там.

Минуту спустя из забегаловки вышел мятый поручик.

— Какого рожна? Чего ты… — он наткнулся на ее взгляд. — Чего вы…

— Я — Аглая Вайс-Виклунд, — повторила начальница разведки Народной армии. — С особым посланием для генерала. Вы сопроводите меня в