Внутри, конечно, как во всякой избушке, гремели собственные погремушки. Гельмут маниакально любил порядок. Вилка и нож должны были лежать на столе на строго определенном, до миллиметра выверенном расстоянии от тарелки. Тапочки – стоять у кровати ровно в определенной раз и навсегда позиции.

Зато он неожиданно полюбил Павлика. Мог бесконечно с ним заниматься. Учить ловить рыбу, рассматривать географические карты, рисовать морские бои. Своих внуков у Гельмута не было. Имелась дочь, безмужняя выдра, феминистка, карьеристка, жила на севере, в Гамбурге.

А Луизка с матерью, как по закону сообщающихся сосудов, или чувствовали на расстоянии, что у Натальи все хорошо, – стали ее травить. «Вот, – писали, – ты нас бросила, развлекаешься, а мы тут бедствуем, одни, денег ни копейки».

«В чем проблема, – отвечала она, – приезжайте!»

Они ныли: «Это тебе было хорошо эмигрировать в самом начале, в девяностом, а теперь, после того, как Германия объединилась, не очень-то кому бывшие советские эмигранты нужны, все сложно, надо язык учить, экзамены сдавать…»

А потом и вовсе: бабах – у матери инсульт. Куда теперь из независимого Казахстана съедешь? Надо ухаживать. Луизка принялась Наталью звать: приезжай, это твоя мать, я не справляюсь, денег нет.

У Наташи у самой только-только жизнь начала налаживаться. Никакой Гельмут никогда, разумеется, из Германии ни в какую Восточную Европу не переедет – да у него и у самого возраст такой, что скоро за ним придется ходить. Наталья резонно сестре отвечает: нет. Справляйтесь своими силами. В ответ – эпистолярные взрывы упреков и оскорблений: ты эгоистка, надменная хамка, бездушная, черствая, жестокая дрянь!

Дрянь и дрянь – оставалось лишь согласиться Наталье и прекратить переписку.

Через два года мать умерла – Наташа на похороны в Казахстан не поехала.

А еще через пару лет – начинался новый век – вдруг снова объявился Николай. Нашел их в Гельмутовом особняке, пришел туда, как к себе домой. Все такой же – наглый, стройный, железный. И у Наташи снова при виде него ворохнулось сердце – словно как и не было этих десяти с лишним лет разлуки.

Про Гельмута Николай спросил – хорошо, по-русски, и дедок ничего не понял:

– А это че за старый гриб?

– Это мой муж.

– Ой, не смеши мои тапки! Он тебе в дедушки годится. Какой муж?! У него в последний раз вставал, наверное, когда наши Берлин брали. – И на ужасном немецком обратился к Гельмуту – почтенному, семидесятивосьмилетнему, между прочим, человеку: – Давай собирай свои манатки и выметайся! Я теперь здесь жить буду.

Бюргера чуть удар не хватил – прямо на месте! Заругался, запереживал, лицо красное, глаза выпученные, седые волосики дыбом. Стал грозиться в полицию звонить – Наташа еле успокоила. Но тут – это может быть странно, но за своего «деда» вступился Павлик – а что, парню двенадцать, все практически понимает. Обрушился на родного отца – гневно, со слезами на глазах, мешая русские и немецкие слова. А тот только похохатывает, но видно – впечатлен заступничеством сыночка, даже смущен отчасти.

А Наталья, невзирая на дикую свару и на то, что правда, справедливость и разум – на Гельмутовой стороне, все равно втайне Николаем любовалась: великолепный, наглый, равнодушный ко всему, кроме себя, альфа-самец. Красивый и железный.

Кузнецов в тот день из особняка («Так и быть!») ушел, но номер своего телефона – тогда уже мобильники вовсю появились – Наталье совершенно в открытую оставил.

Она как-то позвонила, и тогда они стали встречаться.

У Николая откуда-то деньги сразу завелись, и он неплохую квартирку в Альштадте стал снимать, с террасой и видом. Так опять судьба свела их вместе.

А потом Гельмут (даром, что старик) форменным, натуральным образом их застукал. Вынюхал, как настоящий сыщик. Прошел по следам – хотя Наталья не очень-то и скрывалась. Предъявил ей все улики.

Вечером устроил скандал – да во время разборки у самого сердчишко и не выдержало.

Отвезли по «Скорой» в госпиталь, и ночью Гельмут скончался.

И тут Наталье пришлось пережить первый подростковый бунт со стороны Павлика. Он форменным образом орал на нее, швырялся вещами: «Ты проститутка! Ты погубила деда! Ты дерьмо! Ты не мать мне больше!»

Мальчик убежал из дому, прятался по друзьям, потом ночевал в парке, ей пришлось обращаться в полицию – мало ей хлопот в тот момент было с организацией похорон Гельмута! Еще и с сыночком разбирайся!

Ничего. Все устроилось. Одного вернули. Второго закопали.

В итоге никакого наследства Наталье от Гельмута не досталось – ни копейки, ни пфеннига. Вернее, тогда ведь уже валюта появилась новая – ни единого евроцента. Все до крошки старикан завещал этой своей дуре, лошади, феминистке-дочери.

И в то же самое время куда-то снова сгинул Николай. В один момент, сразу после скандала и похорон, как десятилетие назад, – взял и испарился. Как оказалось, навсегда.

– Ты слушаешь, Таня?

– Да-да, мне интересно. Очень интересно. Продолжай, пожалуйста.

А после гибели «деда» Наталье опять пришлось все в своей жизни начинать сначала.

Жалко, конечно, что она, перебравшись в Германию, практически ничему нигде не училась. Если только языку. Да краткосрочный курс – две недели – ухода за инвалидами.

А как учиться, если надо деньги зарабатывать! И Павлика поднимать!

Поэтому, когда подружка предложила ей отправиться в Чехию – нужны были люди со знанием и немецкого, и русского; немцы – они представляли собой как бы вчерашний день Кенигсбада, продолжали сюда по старой памяти ездить; но их все больше вытесняли русскоязычные – новое поколение, светлое завтра, Наталья отправилась трудиться на воды. Ей понравилось: тишина, минеральные источники, чистейший воздух. Она осела и чешский язык постепенно выучила.

Жаль только, Павлик получать высшее образование не захотел. Трудно ему было учиться на чешском. Закончил всего лишь СОУ, стредне отборна школа – как наше ПТУ советское или теперешний российский колледж. Хотелось ему побыстрее независимым стать, деньжат зарабатывать – своих, да побольше.

Но только все равно жил с матерью, Наталья ему готовила, стирала, убирала.

А Николай так из их жизни и пропал.

У Натальи случались в Кралевских Варах, конечно, романы. Но она ни с кем не жила. И ей все казалось, что, если она Павлика оставит одного, без присмотра, он без нее не сможет, пропадет. В санаторий, то есть «Колизеум», к себе поближе, устроила. Ходила за него просить к собственнику, в ногах валялась – когда скандал вышел и сын постояльцу нагрубил.

А с родной сестрой Луизой они больше никаких отношений не поддерживали. Сестра тогда взбеленилась, после смерти матери, осыпала Наталью оскорблениями за то, что та хоронить не приехала – а она не могла ведь в ту пору ни Павлика, ни Гельмута бросить. После того не писали друг другу, не звонили.