– Тебя же посадят, – рассудительно молвила Таня. – Зачем они тебе будут, в чешской тюрьме, деньги?

– Не посадят. Не найдут. Не докажут. А ты обо всем молчать будешь. Правда ведь будешь?! – повторил он угрожающе, выдвигая в сторону Садовниковой электрические контакты.

– Конечно, буду молчать, – как можно более убедительно соврала Татьяна.

– А мамаша тем более промолчит. Правда, маманя?

В этот момент он полуобернулся к своей лежавшей на полу матери – и очень вовремя (для себя): она как раз вскочила с пола, подобрала валявшуюся бутылку и совершила новую попытку ударить ею сына. Но Павел почти машинально развернулся, выставил вперед оба контакта своего страшного агрегата – и ткнул ими мать. Раздался страшный электрический треск, мелькнула белесая в свете дня вспышка, донесся запах горелого мяса, тело Натальи страшно дернулось – а потом осело на пол. Пальцы правой руки под действием тока судорожно свело – они не выпускали пустую бутылку из-под чешской водки.

Но сразу за тем, как она упала, молодой человек, осознав, что натворил, отшвырнул в сторону свой прибор и кинулся к пострадавшей:

– Мама! Мамочка! Что с тобой?! Прости! Я не хотел!

Таня поняла, что наконец для нее выпал шанс, и, зажмурившись, стала бить в оконное стекло плечом и рукой. Раздался звон разлетающихся осколков, они полетели, посыпались вниз. А Таня все била и била. Откуда-то потекла кровь, плечо окрасилось красным.

И тут наконец издалека послышался перепев полицейских сирен. Они приближались.

Таня взяла в руки подходящий осколок и стала резать пластик, стягивающий ее запястья. Получалось неважно, она задевала острием и те пальцы, что держали кусок стекла, и кожу на ладонях. Но и скотч поддавался.

А убийца не обращал на нее внимания, все канючил на полу, за тахтой:

– Мама! Ну, мамочка! – а потом стал делать безжизненной матери искусственное дыхание.

А сирены слышались все ближе и ближе, и вот машины остановились перед подъездом, и оттуда – Таня видела это в окно первого этажа краем глаза – выскочили полицейские.

* * *

Вечером Таня по вотсаппу прямо из номера – нечего теперь скрываться! – рассказала отчиму обо всем, что случилось с ней сегодня, в столь длинный, бесконечный день.

– Как ты? – прежде всего обеспокоенно вопросил Валерий Петрович.

– Все хорошо, – беспечно откликнулась она. – Ссадины – это не в счет.

На самом деле обошлось даже без перевязки, не говоря о швах. Прибывшие на место преступления медики лишь смазали порезы дезинфицирующим раствором. Ничего глубокого, может, даже шрамиков не останется – всего-то пара порезов на плечах, пара на пальцах, один на запястье.

Наталье повезло гораздо меньше. Никто из полицейских ничего Татьяне не докладывал, но она сама видела, как тело женщины задвигают на носилках в кузов санитарной машины.

Укрытое с головой.

Павла увезли с места преступления в другой машине – полицейской. В наручниках. Он ничего никому не говорил, на вопросы не отвечал, был бледный и поникший.

Татьяна в участке дала показания – даже переводчик с русского нашелся. Рассказала, ничего не скрывая, все, чему была свидетельницей. Ее отпустили, но попросили пока городок не покидать, могут возникнуть уточняющие вопросы.

По возвращении в отель, прямо в лобби, к Тане кинулись все трое: и начальник службы безопасности «Атланта» Михаил Рожков, и друг Николая Евгений, и жена погибшего Елизавета Львовна. Они откуда-то о чем-то прознали и поджидали ее. Девушка отстранила их: подробности потом, завтра.

И вот теперь она рассказывала о случившемся отчиму.

Он выслушал, не прерывая, а потом воскликнул с досадой. Да что там с досадой! С настоящей злостью и глубоким огорчением!

– Что же ты творишь, Татьяна?! – В хорошие моменты он обычно называл ее Танюшкой и Танечкой. Когда злился – только полным именем – Татьяна. – Что же ты всюду суешь свой нос?! Зачем тебе это надо?! Даже на чинном западном курорте – и все равно нашла себе на «же» приключений! Когда же ты, наконец, угомонишься?!

– Никогда, – так же беззаботно, как раньше, ответствовала Садовникова.

– Никогда?!

– Да ладно, Валерочка! Что ты на меня тянешь? – она нарочно употребила жаргонное слово из далекого детства: «тянешь». – Ты ведь и сам такой же, как я! И меня так воспитал! Мы ведь с тобой оба, и по духу, и по стилю жизни, настоящие, прожженные авантюристы. Ведь как только где-то появляется запах приключения, мы с тобой, оба-два, как цирковая лошадь при звуках оркестра, сразу напружиниваемся, подбираемся, и – давай в пляс! Ну? Неправда, что ли?! И как мы с тобой можем, спрашивается, изменить сами себе, изменить своим натурам? Разве ты не знаешь присказки: горбатого могила исправит? Это ведь про нас!

Повисла долгая пауза. Старый толстяк переваривал все то, что она ему высказала.

Впервые в жизни, между прочим. Но – то, что действительно думала. И – чистую правду.

И наконец Валерочка произнес – уже совсем другим, примирительным, слегка ворчливым и усмешливым тоном:

– Горбатого, говоришь, могила исправит, да? Боюсь, что в моем случае это будет уже довольно скоро.

– О нет, Валерочка! Перестань! Не спеши ты нас хоронить! Мы с тобой, как самый дух приключения, будем жить долго-долго! Вечно!

– Ну, если ты мне это обещаешь… – усмехнулся полковник в отставке.

Куда-то вдруг испарились его ворчливость и даже грубость – воистину, не мог он злиться на падчерицу долго. А она и рада стараться.

В итоге они ласково друг с другом попрощались.

Тут в дверь номера очень нежно, очень верноподданнически постучали. Таня открыла.

Двое портье в фирменных сюртуках торжественно внесли в номер корзину цветов, корзину фруктов и бутылку чешского муската в ведре со льдом.

– Пани Горакова просила вам передать, – почтительнейшим тоном проговорил один из вошедших, расставляя дары.

«Главврач молодец, что подобным образом благодарит и извиняется за поведение своих сотрудников, Натальи и Павла, – усмешливо подумала Таня. – Но я не я буду, если не раскручу владельцев отеля, в знак компенсации, на большее. К примеру, на бесплатную путевку – скажем, на две недели. На две персоны. И тогда Валерочку с собой возьму».

* * *

27 марта

А я вот не люблю тех, кто не верит в нашу миссию и наше предназначение.