– Напоминает кое-что? – спросил Шаров, склоняя голову набок.

– Похоже. И орудие убийства то самое – видел лезвие?

– Ох, какое... Пальчиков на нем нет?

– Не думаю: все в крови, и узоры на рукоятке помешают.

– Из дорогих ножик-то. Нам его оставил. А в прошлый раз пожалел. – Шаров поднял лицо к фотографу: – Слушай, сделай-ка пару хороших снимков этого ножика и отпечатай сразу на принтере.

– Еще что-нибудь?

– Физиономию заодно. Пальчики сможешь к вечеру?

– Пальчики только к утру. Что за спешка? – недовольно мотнул головой криминалист. – Ты рану видел? Сверху вниз. А у Софронова: снизу вверх.

– Тот сидел, а этот стоял.

– Одинаково: от уха до уха, и края рваные. Общий их знакомый.

– Ладно, заканчивайте, я пока пойду покалякаю.

Шаров вышел в коридор, дверь напротив была распахнута, и в комнате лейтенант с кем-то разговаривал.

– Товарищ подполковник, тут как раз Стукалов в конференц-зале. Зайдете?

– Врачи были?

– Да, уколы сделали, сердечный приступ. Сказали, инфаркта нет. Лежит.

– Узнали что-нибудь?

– Да. Этот, который в мотоциклетной куртке, с утра сидел с убитым в его кабинете. Вчера он деньги в кассе получал. Сейчас туда пойду, все узнаю.

Шаров вошел в конференц-зал и плотно закрыл за собой дверь. Стукалов сидел со скучающим видом на стуле у окна, но, когда вошел Шаров, привстал и поклонился.

– Что у вас делается! Что ни новая неделя, то новый труп. Хорошенький у вас режим...

Стукалов только передвинул ладони на столе. Шаров продолжал:

– Это не допрос, просто беседа, как с руководителем... Кстати, кто у вас теперь директор? Я сейчас полистал бумаги у юриста – не поймешь!

– Глотов здесь директор... Пока.

– Что – пока? Пока живой? Заводик у вас, однако. Ну, да ладно, надо привыкать к частному бизнесу. Вы лучше скажите, кто мог так ножиком чикать? Два трупа и этот, третий, – были знакомы. Третий – смелый, сильный, неожиданный, не очень высокий, и очень чего-то хочет на вашем заводе. Есть кто-нибудь на заводе с таким портретом?

– Я такой.

– Заметил.

– Но я от этого проиграл. Утром был директором, а теперь нет.

– А от смерти Софронова не выиграли? Ладно, шутка. А что не шутка – на одной руке можно всех вас тут пересчитать, в руководстве, и один из вас – точно убийца. Назовем его теперь – серийный убийца. Во как! Судя по тем судебным кляузам, что я сейчас прочитал в кабинете убитого, – а ведь сочинял их убитый юрист, – не нравились вы ему.

– Вы что, меня подозреваете?

– Я сейчас всех подозреваю, если откровенно. Ладно, хватит на сегодня. Завтра попрошу, чтобы все из руководства были на своих местах, в два часа. Передайте каждому.

Когда Шаров вышел в коридор, двое дюжих санитаров уже выносили тело. Выносили без носилок и без пластикового мешка, отечественным способом, как выволакивают мертвые тела в морг из всех московских квартир: на одеяле. Только так и сподручно с мертвым телом в тесных лестничных пролетах.

Темным вечером первого сентябрьского дня сильно просевшая на усталых пружинах полицейская машина съехала с улицы в полутемные дворы, поблуждала в поисках адреса и остановилась около подъезда блочной девятиэтажки. На заднем сиденье теснились двое крепких ребят в бронежилетах, сбоку от них прижималась к двери хрупкая женщина – дежурный криминалист. Впереди, рядом с водителем, хмуро молчал следователь Шаров.

– Зайду сначала один, – рассматривая стальную дверь подъезда, буркнул он.

– Напрасно. Он вооружен, сами знаете.

– Если что – позвоню.

– Не успеете.

– Тогда ловите его в подъезде. – Шаров вылез из машины и набрал на домофоне номер квартиры. – Гражданин Соколов? Это оперативная группа полиции. По-хорошему откроете?

Когда он поднялся на этаж, хозяин квартиры ждал у приоткрытой двери. Шаров вошел в прихожую, но хозяин, не закрывая дверь, спросил:

– А где остальные?

– Кто тебе еще нужен? Ждут пока внизу. Имей в виду.

Шаров мельком огляделся. Холостяцкий беспорядок, на вешалке две мотоциклетные куртки, шлем, перчатки, внизу сапожищи... Соколов стоял и вопросительно смотрел на следователя.

– Мне одеваться?

– Сначала поговорим.

Устроились в тесной, но чистенькой кухоньке.

– У меня для тебя, Соколов, две новости. Хорошая и плохая. Какую первую?

– Хорошую.

– Экспертиза показала, что Софронов был зарезан ножом с серратированным лезвием. Знаешь, что это такое? Как пила, и оставляет на человеческом мясе рваную бахрому. Поэтому твои остренькие метательные ножики ни при чем.

– Вы их принесли?

– Шутник... Они в деле, это вещдоки, и навряд ли ты их обратно получишь. Теперь плохая новость. Сегодня на этом заводе убили еще одного. На этот раз юриста завода Киселева. И все опять показывают на тебя, как на убийцу.

– Кто показывает?

– Неважно. Важно, что показывают. О чем у тебя со вторым убитым был разговор утром в его кабинете?

– О работе. Я работаю на этом заводе.

– Трудовой договор есть?

– Нет.

– Тогда это не работа. Зачем надел чужой зеленый жилет? За «своего» хотел сойти?

– Хотел.

– Ну, в общем, так, Соколов, ты опять в следственном протоколе, опять под первым номером подозреваемых в списке, и пока единственный. Сейчас у нас только заминка с отпечатками пальцев на орудии убийства. Нашли на нем два пальчика, и один очень чистенький. Окажется твоим – ты пропал. На всю оставшуюся жизнь.

– Опять нож?

– Признательное заявление не хочешь написать? Самое время, завтра будет поздно. На твоем бы месте... Ладно, поступим так. Сейчас сюда наш криминалист поднимется и снимет твои отпечатки пальцев... Видишь, какой тебе сервис, с доставкой на дом. Только потому, что ты свой, мент, или был им. А утречком сверим оба – твой и тот, на ноже. – Шаров достал мобильник и сказал в него угрюмо:

– Криминалиста.

Отпечатки снимали на кухонном столике. Через десять минут женщина все закончила. Соколов отмывал в ванной черную краску с пальцев, и следователь Шаров сам выпустил ее в дверь из квартиры.

– Я – через пять минут. Ждите, – буркнул он. Вошел в кухню и весело сказал вернувшемуся из ванной хозяину: – Теперь можно и чайку.

Уже почти сорок лет Шаров совмещал в себе хорошего и плохого полицейского одновременно. Начинал он разговор всегда плохим ментом, а заканчивал, чаще всего, хорошим – так у него самого поднималось настроение.