Формы государственного интервенционизма в развитых капиталистических странах заметно различались. Таблица 8.2, в частности, демонстрирует разнообразие стратегий, которых придерживались различные правительства Западной Европы применительно к переговорам по зарплатным контрактам. Аналогичные как качественные, так и количественные различия можно обнаружить в моделях государственных расходов, в организации систем социального обеспечения (например, в случае Японии оно в очень значительной степени оставалось в рамках корпораций) и в степени активного, а не скрытого участия государства в экономических решениях. Аналогичным образом существенно варьировались от страны к стране и модели протестного активизма рабочих, модели организации рядовых членов профсоюзов и модели профсоюзного активизма [Lash, Urry, 1987]. Но при этом примечателен тот способ, каким национальные правительства совершенно разной идеологической ориентации – голлисты во Франции, лейбористы в Великобритании, христианские демократы в Западной Германии и т. д. – управляли как стабильным экономическим ростом, так и повышением материальных жизненных стандартов при помощи сочетания доктрины государства всеобщего благосостояния, кейнсианского экономического менеджмента и контроля над зарплатными отношениями. Очевидно, что фордизм зависел от того обстоятельства, что государство – именно так, как предсказывал Грамши, – брало на себя совершенно особенную роль внутри общей системы социальной регуляции.

Таблица 8.2. Организация переговоров по заработным платам в четырех странах, 1950–975 годы

Источник: На основании данных: [Boyer, 1986b, table 1; Буайе, 1997, табл. 1].

Поэтому послевоенный фордизм следует рассматривать в меньшей степени как просто систему массового производства и в большей степени как образ жизни в целом. И массовое производство, и массовое потребление в равной степени означали стандартизацию продукции, а это предполагало целую новую эстетику и коммодификацию культуры, что многие неоконсерваторы, такие как Дэниел Белл, в дальнейшем рассматривали как вредоносный момент для сохранения трудовой этики и других предполагаемых капиталистических добродетелей. Фордизм также полагался на эстетику модернизма и вносил в нее совершенно очевидный вклад (особенно в предрасположенность этой эстетики к функциональности и эффективности), в то время как формы государственного интервенционизма (направляемые принципами бюрократическо-технической рациональности) и конфигурация политической власти, придававшая цельность всей системе, покоились на представлениях о массовой экономической демократии, объединяемой с помощью баланса сил отдельных интересов.

Послевоенный фордизм в значительной степени был и международным явлением. Затяжной послевоенный бум принципиально зависел от масштабного расширения мировой торговли и интернациональных потоков инвестиций. Медленно развивавшийся за пределами США до 1939 года, после 1940 года фордизм стали активнее внедрять и в Европе, и в Японии в качестве одного из стимулов увеличения производства во время войны. В послевоенные годы произошла его консолидация и расширение как прямыми средствами – за счет мер, внедряемых в ходе оккупации (или в случае Франции более парадоксальным образом, поскольку возглавляемые коммунистами профсоюзы рассматривали фордизм как единственный способ гарантировать автономию национальной экономики перед лицом американского вызова), так и косвенными способами – через план Маршалла и последовавшие прямые инвестиции США. Последние активизировались еще в межвоенные годы, когда американские корпорации начали искать рынки сбыта за океаном, с тем чтобы преодолеть ограничения внутреннего платежеспособного спроса, а после 1945 года капиталовложения хлынули бурным потоком. Старт иностранного инвестирования (главным образом в Европе) и торговли способствовал реализации продукции, созданной избыточными производственными мощностями Соединенных Штатов, в других странах мира, в то время как международный прогресс фордизма означал формирование глобальных массовых рынков и втягивание массы населения планеты за пределами коммунистического мира в глобальную динамику новой разновидности капитализма. Кроме того, неравномерное развитие в мировой экономике становилось отражением уже приглушенных деловых циклов в качестве значительного количества локальных и в целом окупающих себя колебаний в рамках явно стабильного роста мирового спроса. В точке входа вступление во внешнюю торговлю означало глобализацию предложения зачастую более дешевого сырья (особенно энергетических ресурсов). Новый интернационализм также повлек за собой другие виды деятельности – банкинг, страхование, сфера услуг, отели, аэропорты и в конечном счете туризм. Они несли с собой новую интернациональную культуру и в значительной степени полагались на вновь появившиеся способности по сбору, оценке и распространению информации.

Безопасность всего этого обеспечивалась под зонтиком гегемонии финансовой и экономической власти США, подкрепленной их военным превосходством. Бреттон-Вудское соглашение 1944 года превратило доллар в мировую резервную валюту и плотно связало глобальное экономическое развитие с фискальной и монетарной политикой США. Они действовали в качестве глобального банкира в обмен на открытие мировых рынков товаров и капитала для крупных корпораций. Фордизм под этим зонтиком распространялся неравномерно, поскольку каждое государство стремилось к собственным способу управления трудовыми отношениями, монетарной и фискальной политике, стратегиям социальной поддержки и государственных инвестиций. Внутренним ограничением для этого способа выступало лишь состояние классовых отношений, а внешним – иерархическое положение государства в мировой экономике и установленный обменный курс его валюты к доллару. Таким образом, международное распространение фордизма происходило в рамках специфического типа международной политико-экономической регуляции и геополитической конфигурации, где США господствовали посредством исключительно ясной системы военных альянсов и властных отношений.

Однако плоды фордизма пожинали не все, и даже в момент апогея этой системы, разумеется, присутствовали избыточные признаки недовольства. Для начала отметим хотя бы то, что характерные для фордизма коллективные переговоры о размерах зарплат были ограничены определенными секторами экономики и национальными государствами, в которых стабильный рост спроса был подкреплен крупномасштабными инвестициями в технологии массового производства. Другие сектора высокорискового производства по-прежнему зависели от низких зарплат и слабых гарантий занятости. Даже фордистские сектора могли быть основаны на нефордистской базе субподрядчиков. Поэтому рынки труда имели тенденцию делиться на две группы, выделенные Джеймсом О’Коннором [O’Connor, 1973]: «монопольный» сектор и гораздо более разноплановый «конкурентный» сектор, в котором труд был далеко не привилегированным. Возникшее в результате этого неравенство порождало серьезное социальное напряжение и сильные социальные движения со стороны исключенных – движения, которые осложнялись тем, что часто раса, гендер и этническая принадлежность определяли, кто конкретно имел или не имел доступ к привилегированной занятости. Бороться с этими проявлениями неравенства было особенно сложно перед лицом растущих ожиданий, которые отчасти подпитывались всевозможными ухищрениями, применяемыми для формирования потребностей и нового типа производства в потребительском обществе. Лишенные доступа к привилегированной занятости в массовом производстве, значительные группы рабочей силы в равной степени не имели и доступа к разрекламированным радостям массового потребления. Такова была гарантированная формула недовольства. Движение за гражданские права в США обернулось революционной вспышкой, которая потрясла городские гетто. Массовый приток женщин в ряды низкооплачиваемых работников сопровождался стольже мощным феминистским движением. А шок от открытия ужасающей нищеты посреди растущего достатка (что показала «Другая Америка» Майкла Харрингтона[63]) породил сильные протестные движения, недовольные теми выгодами, которые по определению содержал фордизм.