Рис. 9.8. Структуры рынка труда в условиях гибкого накопления

Источник: Curson C. (ed.). 1986. Flexible Patterns of Work. London, Institute of Personnel Management.

Сами по себе подобные отношения гибкой занятости не порождают сильного недовольства трудящихся, поскольку иногда гибкость может быть взаимовыгодной. Однако совокупные их эффекты с точки зрения страховых покрытий и пенсионных прав, а также уровня зарплат и гарантий занятости никоим образом не выглядят позитивными для трудящихся в целом. Наиболее радикальные сдвиги происходили либо в направлении увеличения субконтрактного труда (70 % британских фирм, участвовавших в обзоре Национального совета по экономическому развитию, сообщили о росте субконтрактов в 1982–1985 годах), либо в сторону временной, а не частичной занятости. Все это следует за моделью, давно устоявшейся в Японии, где даже в условиях фордизма субконтракты для малого бизнеса были для крупных корпораций чем-то вроде защитного буфера от издержек рыночных колебаний. Текущая тенденция на рынке труда предполагает сужение группы работников «ядра» и все большую опору на рабочую силу, которую можно быстро принять в штат и столь же быстро и без издержек уволить, когда ситуация ухудшается. В Великобритании количество «гибких работников» с 1981 по 1985 год увеличилось на 16 %, до 8,1 млн человек, в то время как количество постоянных рабочих мест сократилось на 6 %, до 15,6 млн человек (Financial Times. 27 February 1987). Примерно в тот же период около трети из 10 млн новых рабочих мест, созданных в США, относились, как считается, именно к временной категории (New York Times. 17 March 1988).

Очевидно, что все это не слишком радикально изменило проблемы, возникшие в 1960-х годах из сегментированных, или «двойных», рынков труда, однако переформатировало их в соответствии с совершенно иной логикой. Несмотря на то что снижающееся значение влияния профсоюзов действительно ослабило профсоюзы белых рабочих-мужчин на рынках монопольного сектора, из этого не следует, что те, кто не был допущен к рынкам труда (например, чернокожие, женщины, всевозможные этнические меньшинства), внезапно добились равенства за исключением тех случаев, когда это равенство устанавливалось за счет маргинализации массы традиционно привилегированных белых рабочих мужского пола до уровня дискриминированных групп. Хотя некоторые женщины и некоторые меньшинства получили доступ к более привилегированным вакансиям, новые условия рынка труда в массе своей лишний раз усиливали уязвимость непривилегированных групп (как мы вскоре увидим применительно к женщинам).

Трансформация структуры рынка труда шла параллельно со столь же важными сдвигами в промышленной организации. Организационная система субконтрактов, к примеру, распахивает возможности для небольших деловых формаций, а в некоторых случаях позволяет более архаичным трудовым системам – надомной, ремесленной, семейной (патриархальной) и патерналистской (со «вторым отцом», «заботливым шефом» или даже вообще чем-то напоминающим мафиозо) – возродиться и процветать в качестве одной из центральных организационных форм, а не некоего придатка производственной системы. Возрождение «потогонных» форм производства в таких городах, как Нью-Йорк и Лос-Анджелес, Париж и Лондон, стало предметом обсуждения в середине 1970-х годов, а в течение 1980-х годов это явление сильно распространилось, а не наоборот. Быстрый рост «черных», «неформальных» и «андеграундных» экономик также был зафиксирован во всем развитом капиталистическом мире, что привело некоторых наблюдателей к предположению о нарастающей конвергенции между трудовыми системами третьего мира и передового капитализма. И все же подъем новых и возрождение прежних форм промышленной организации (в которых часто преобладают группы новых иммигрантов в крупных городах, такие как филиппинцы, южнокорейцы, вьетнамцы и тайванцы в Лос-Анджелесе или бангладешцы и индийцы в Восточном Лондоне) носит совершенно неодинаковый характер в разных местах. Иногда это сигнализирует о появлении новых стратегий выживания у безработных или полностью дискриминированных лиц (например, иммигрантов из Гаити в Майами или Нью-Йорке), тогда как в другом случае это просто группы иммигрантов, которые стремятся войти в капиталистическую систему, при условии организованного уклонения от налогов или извлечения высокой прибыли от нелегальной торговли, лежащей в основе подобной деятельности. Однако во всех описанных случаях результатом оказывается трансформация способа трудового контроля и безработицы.

Например, жизнеспособность такой формы организации рабочего класса, как профсоюзы, в значительной степени зависела от скопления массы рабочих внутри фабрики, но в рамках семейной или надомной систем труда эта форма организации труда не заработала. Патерналистские системы являются зонами риска для создания рабочей организации, поскольку такая организация (если она вообще возможна в этом случае) будет, скорее, развращать ее членов, нежели освободит их от господства «второго отца» или патерналистского нахлебничества. Действительно, одним из знаковых преимуществ использования подобных архаичных форм трудового процесса и мелкотоварного капиталистического производства является то, что они подрывают организацию рабочего класса и трансформируют объективную базу для классовой борьбы. Классовое сознание больше не проистекает из непосредственных классовых отношений между капиталом и трудом, смещаясь на куда более сложную почву межсемейных конфликтов и борьбы за власть внутри системы иерархически упорядоченных социальных отношений, имеющей семейную основу или напоминающей клан. Борьба против капиталистической эксплуатации на фабрике очень отличается от борьбы против папаши или дядюшки, которые организуют труд семьи в виде высокодисциплинированной и конкурентоспособной потогонки, работающей по заказам мультинационального капитала (табл. 9.1).

Эти эффекты вдвойне очевидны, если рассматривать изменившуюся роль женщин в производстве и на рынках труда. Новые структуры рынка труда не только облегчают эксплуатацию женской рабочей силы на базе частичной занятости и тем самым замещают низкооплачиваемым женским трудом более высоко оплачиваемых и не столь легко увольняемых ключевых рабочих-мужчин – возрождение субконтрактных отношений, надомной и семейной трудовых систем предполагает еще и восстановление патриархальных практик и домашней работы. Это возрождение происходит одновременно с усилением способности транснационального капитала переносить фордистские системы массового производства в другие страны и уже там эксплуатировать чрезвычайно уязвимую женскую рабочую силу в условиях крайне низкой оплаты труда и ничтожных его гарантий [Nash, Fernandez-Kelly, 1983]. Сеть макиладор[66], позволяющая менеджерам и владельцам капитала из США оставаться к северу от мексиканской границы, одновременно размещая к югу от нее фабрики, где трудятся главным образом молодые женщины, является особенно выразительным примером той практики, которая стала широко распространенной во многих менее развитых и молодых индустриализующихся странах (Филиппины, Южная Корея, Бразилия и т. д.). Переход к гибкому накоплению фактически был отмечен революцией (никоим образом не прогрессивной) в роли женщин на рынках труда и трудовых процессах в тот период, когда женское движение боролось за бóльшую информированность и лучшие условия для той группы, которая теперь составляет более 40 % рабочей силы во многих развитых капиталистических странах.