— Разве уже не слишком поздно? Она отвела глаза.

— Да, слишком поздно, Сабина, — продолжал он. — Слишком поздно уходить, стараться забыть, что мы встретили друг друга, притворяться, что мы не стояли вместе и не разговаривали, что наши глаза не встречались и не говорили друг другу вещи, которые наши губы не смели даже прошептать. И я думаю, моя дорогая, если вы честны сами с собой, вы уже немножко меня любите.

— Нет! Нет! — прошептала Сабина.

— Тогда почему, — спросил он, — вы так дрожите? Почему я вижу, как бьется эта вот жилка на вашей шее, словно вы взволнованы? Да, взволнованы, Сабина, тем, что находитесь так близко от меня.

— Это… неправда! — простонала она. — Это неправда!

Вы клянетесь? — спросил он. — Поклянитесь сейчас, глядя мне в глаза. Неужели вы скажете, что с момента, как мы встретились, я ничего для вас не значил, что вы никогда не думали обо мне, что вы никогда не хотели увидеть меня вновь? Произнесите это четко и без колебаний, и я уйду из вашей жизни — и никогда в нее не вернусь.

— Я… не прошу… вас… об этом, — пробормотала Сабина.

— Но вы просили меня не заставлять вас влюбляться в себя, — продолжал цыган. — А я говорю вам, Сабина, что слишком поздно. Я даже не прикасаюсь к вам, а все же вы дрожите, словно я держу вас в своих объятиях. Ваше сердце быстро бьется, и вы тяжело дышите, словно ваши губы близко от моих. Я не прикасаюсь к вам, Сабина, и все же я думаю, что в глубине души вы хотите, чтобы я коснулся вас.

Она вскинула голову, предприняв последнюю попытку протестовать, и смело взглянула ему в лицо. Ее глаза были широко открыты, и в них был свет, который она не могла скрыть, да и выражение ее лица выдало всю правду. Мгновение она только дрожала, а затем почувствовала внезапный огонь ликования, который вдруг вспыхнул внутри и разлился по всему телу. Один его вид вызывал в ней восхищение и заставлял трепетать, словно он и в самом деле держал ее в своих объятиях.

И тут весь мир будто замер. В эту самую секунду их души были так близки, что они позабыли, что были двумя разными существами, а не единым целым. Наконец, словно человеческая природа не выдержала такого напряжения, он опустился на колени перед ней и поднес подол ее юбки к своим губам.

— Я люблю вас, Сабина, — сказал он. — Я у ваших ног. Я не буду навязываться вам или заключать вас в свои объятия, если это будет против вашей воли. Потому что я люблю вас так глубоко, я знаю, что ми предназначены друг другу, вы и я, — я не поцелую вас, пока вы сами не попросите меня, словом или делом. Но я был бы слеп, глух, глуп и недостоин вашей любви и своей, если бы не знал, что и вы тоже немного меня любите, как бы вы ни хотели это скрыть.

— Я… мы не можем… мы не должны… — пролепетала Сабина.

— Вы не должны, вы хотите сказать, — ответил цыган. — И все же почему нет? Я — мужчина. Я вас люблю. Я не могу предложить вам такую же жизнь, то же положение, которое может предложить вам лорд Тетфорд, зато я могу подарить вам счастье.

— О, прошу вас… — взмолилась Сабина. — Вы… не понимаете. — Она закрыла лицо руками и, отвернувшись от стоящего перед ней на коленях мужчины, опустилась в кресло.

— Дорогая, я заставил вас плакать! — воскликнул цыган. — Какой я глупец! Верьте, я не желаю вам ничего, кроме счастья!

— Я… я полагаю, я плачу от счастья, — ответила Сабина. — Я плачу потому, что вы так добры, так отзывчивы, так милы со мной. Если бы мы только встретились на несколько месяцев раньше! Но теперь… теперь слишком… слишком поздно!

Цыган поднялся с колен, посмотрел сверху вниз на ее опущенную голову, и на его лице появилось выражение любопытства.

— Почему слишком поздно? — спросил он.

— По… многим причинам, — прерывисто ответила Сабина. — Мама… так довольна, и есть… остальные девочки.

— Гарриет, Меллони, Ангелина и Клер, — перечислил цыган.

— Да… все… они, — ответила Сабина. — О, я знаю, Артур сказал, что не собирается… многое для них делать после того, как мы поженимся, но, возможно, мне удастся заставить его передумать. В любом случае они смогут распоряжаться многими моими вещами… одеждой, всеми деньгами, которые только у меня есть… И они смогут приехать и остаться у нас в доме. Они… и мама… рассчитывают на это!

— И это ни в какое сравнение не идет с гостеприимством цыганского лагеря.

Сабина вспыхнула и убрала руки от лица.

— Нет, дело не в этом! — горячо воскликнула она. — Вы не должны думать, что я отказываю вам потому, что вы цыган, или потому, что я стыжусь вас. Я была бы очень горда, горда быть вашей… — Слова смолкли.

Цыган наклонился вперед.

— Скажите же, — подтолкнул он. — Произнесите эти слова, любовь моя, слова, которые я мечтаю услышать из ваших уст.

— Но я не должна, — запротестовала Сабина. — Как вы не понимаете? Мы не должны даже… думать об этом… я помолвлена с Артуром… и я должна выйти за него замуж. Кроме того, Гарри должен ему… сотню фунтов.

— О, дорогая, какой же вы ребенок, — ласково произнес цыган. — Неужели вы думаете, что сотня фунтов имеет хоть какое-нибудь значение, когда речь идет о всей вашей жизни? Уедемте со мной. Позвольте мне показать вам, что значит счастье. Позвольте мне научить вас, как любить, как жить, как трепетать, — этому не научит вас ни один англичанин, ни один человек в целом мире не сможет дать всего этого вам потому, что мы предназначены друг для друга.

— Вы не должны… искушать меня, — прошептала Сабина. — Вы не должны просить… подобных вещей от меня. Я не сильная, я… нехорошая, я слабая и… плохая, когда дело касается вас. Я хочу делать то, чего не должна делать никогда. Я хочу быть с… вами. Я хочу слышать ваш голос. Я хочу, чтобы вы… прикоснулись ко мне.

Цыган вдруг отвернулся от нее.

— Вы должны идти, Сабина, — сказал он. — Есть границы, за которые человек не должен переступать. Я люблю вас! Неужели вы думаете, что я не Хочу заключить вас в объятия, покрыть ваше лицо поцелуями, целовать ваши губы, ваши глаза, шею, распустить ваши волосы и целовать их? Я люблю вас. Любовь — это не то слабое, вялое чувство, в которое превращают ее англичане. Любовь для меня — сила, которая может заставить человека совершать отчаянные поступки. Это то, ради чего человек может страдать от голода, украсть и бороться со всем миром и даже умереть. Вот что такое любовь, Сабина. А теперь вы должны идти, или я позабуду, что вы гостья, которая воспользовалась моим гостеприимством. Именно поэтому я и не смею прикоснуться к вам.

В голосе цыгана было столько страсти, столько силы — Сабина слушала его затаив дыхание. Ее сердце бешено колотилось, а губы горели — она любила его! Теперь она это понимала. Это была любовь, которая разгоралась в ее сердце, словно пламя костра. Она в нерешительности стояла и думала, что никакая сила в мире не сможет удержать ее от того, чтобы не броситься ему в объятия, поднять свои губы к его и предаться тем поцелуям, сама мысль о которых заставляла ее дрожать и трепетать, но тут цыган резко распахнул дверь. Прохладный ночной воздух ворвался в фургон, свет факелов задрожал, и в лицо Сабины пахнул свежий ветер.