Монотонная работа способствовала размышлениям. Карина думала об омертвениях, о том, что же происходит, когда волки открывают тропу о том, какие же секретные механизмы мироздания запускаются при этом. Задумавшись, она не заметила, как с легким нажимом руки «провалилась» в глубину птицы по запястье.

– Ты что, у Резаныча нахваталась? – спросил Митька, отвлекаясь от костра. – Типа так лучше думается?

– Вообще-то, оказывается, что лучше, – с некоторым удивлением согласилась Карина. – Мить, когда мы открываем тропу из начавшегося омертвения, то что мы делаем? Технически, я имею в виду. Ну не только оборачиваемся и бежим к Луне, а… с точки зрения мира? Тебе не кажется, что мы как бы останавливаем процесс?

– А ты вспомни, когда мы у бабушки во дворце купались на галерее, Рудо говорил, что омертвение, как смерть, процесс необратимый.

Карина замотала головой, ловя ускользающую мысль. Омертвение и смерть. Вот уж точно явления не одного порядка.

– Рудо ошибался! Вернее, у нас как бы путаница в терминах приключилась. Он сказал дословно: «Омертвение, как, собственно, и смерть, процессы по своей природе необратимые». Но смерть – это не процесс. Это состояние, результат. Процесс – умирание. А омертвение… Мить, ты только не смейся, я теоретизировать фигово умею… Это как бы процесс умирания глубины. Есть омертвение-процесс, а есть омертвение-результат. Понимаешь?

Митька смотрел на нее так, словно впервые видел.

– Кажется, понимаю, – лаконично сказал он. – Ты продолжай, продолжай, я внимаю и даже трепещу.

Трепещет он, конечно. Примерно как автомобильная покрышка под легким весенним ветром.

– Открывая тропу, Мить, мы как бы творим знак, останавливающий процесс. Но поскольку мы четырехмерники и вообще глубинные твари… или как там правильно? Твари вечности, ага… вот раз мы – они, то нам не нужен знак, мы взаимодействуем напрямую с миром. Но как именно? Давай соображать. Как мы открываем тропу?

Митька выдохнул, надувая губы, и улегся на спину, прямо на холодные камни.

– Луна, – коротко сказал он и вскочил. – Так, ты умничай, а работать не забывай. Пока руки делом заняты, голова круче варит, я тебе точно говорю. – Задумчиво потеребил губу, сплюнул и продолжил: – Что ты видишь, когда открываешь тропу?

Карина зажмурилась, вспомнила все свои, честно говоря, по пальцам исчислимые выходы в Межмирье.

– Луну и вижу, – ответила она.

– А на самом деле всегда ли она есть? В те самые моменты?

– Мить, ты прикалываешься? Конечно не всегда. Снег, тучи бывают. При полной луне легче, но… вот черт! – Она аж за палец себя укусила, так резанула новая мысль. – Она стоит перед глазами, даже если зажмуришься. Бежишь к ней, даже когда ее нет.

Луна-луна… Пожалуй, пока не стоит размышлять о вчерашнем луче, связавшем камень в шахте-колодце и Драконью луну в небе. Это было явление какого-то незнакомого порядка. А тут со своим порядком разобраться бы…

– Бежишь к луне равно останавливаешь омертвение, – задумчиво проговорила Карина. У этих слов, казалось, был странный привкус. – А дыхание юного дракона, значит, срабатывает, как инверсара для того же процесса. Эх ты, красота, как все стройненько. У меня что-то еще в голове вертится, а поймать не могу. Сейчас…

Вместо того чтобы отдать Митьке тушку ощипанного океорона, Карина, повинуясь неведомо какому зову сердца (какому-какому… «Сделай глупость, ну же, сделай глупость»), взяла и нырнула в глубину пташки не руками, а… головой. А вдруг так еще лучше думаться будет?

Глубина тельца оказалась прохладной и, вопреки ожиданиям, если они были, конечно, не красной, а невнятно-темной. Ну да, она же не в кровь-кишки влезла, нет уж, спасибо. Странная штука, эта глубина – есть у каждого органа по отдельности и у тела, как такового. И глубина живого (еще совсем недавно) тела здорово напоминала… космос.

– Мить, мне нужна живая птица, – заявила она обалдевшему другу, выныривая в трехмерное пространство.

Митька справился с обалдением.

– Здесь таких нет, – сообщил он, – но, думаю, глубина вот этого, – он ткнул пальцем в океорона, из которого Карина руки вынуть забыла, – может соприкасаться с глубинами вон тех, что на камнях сидят. Даже не просто может, а должна с высокой вероятностью.

– Почему?

– Потому что… помнишь бухту Полумесяц? Как Шепот меня запросто за глотку прихватил? Потому что, кроме наших глубин, там не было других ни у одного предмета.

– И что? Мы же не в омертвении, как тогда.

– О, умная Карина опять в космос улетела, теперь ты за нее, ага? – очень как-то вовремя и к месту съехидничал Митька. – Вспомни-ка, тут не только пространство заблокировано по периметру специально для нас. Тут вообще все более-менее крупные глубины перекрыты. Тебе из глубины птицы практически некуда будет попасть, кроме другой птицы. Ну или в мелкую штуку какую-нибудь, но там тупо рука не пролезет. Давай, попробуй, в конце концов, через наш сегодняшний обед доберешься и до… – он окинул взглядом ресторатора океоронов, сидящих на черных развалинах, – до завтрашнего.

Карина так и сделала. Только не рукой. В конце концов, она собиралась искать то-не-знаю-что не на ощупь, а глазами.

Митька оказался прав: глубина живой птицы попалась ей почти сразу. Но проникнуть удалось не в первую и даже не во вторую – они чувствовали вторжение и улетали, разрушая пространственный коридор. Но вскоре нашлась спящая или просто ленивая.

Глубина живого существа действительно напоминала космос. А вернее, планетарную систему, где сияющей точкой виднелась центральная звезда, а все остальное терялось во мраке. Точка-звезда сияла и, кажется, вращалась.

– Ого, – только и сказала Карина, выныривая.

– Что «ого»? – поинтересовался друг, вставая и забирая у нее многострадальную птицу чтобы подготовить к запеканию: ополоснуть океанской водой для просолки и некоторой дезинфекции, а потом обмазать глиной. Вместо ответа Карина тоже вскочила и бросилась его обнимать. Вернее, это он, наверное, так подумал. На самом деле Карина просто внаглую нырнула головой прямиком в глубину грудной клетки Митьки, как попало, через комбинезон и футболку.

Мальчик на секунду замер. Потом сообразил, что это никакие не обнимашки от полноты чувств. Тогда он с силой взял девчонку за плечи и заставил вынырнуть.

– Чего творим? – поинтересовался он.

– Сияет! – Карине вдруг стало радостно. Захотелось визжать и скакать. – Мить, внутри нас… если не заморачиваться, где кожа, а где кости, если лезть в глубину… э-э-э… не знаю, вот в глубь существа, то видно, как сияет. Что-то такое неописуемое. Да чего рассуждать, сам попробуй.

Митька вдруг отступил и покраснел.

– Можно, я не на тебе буду пробовать? – пробормотал он. – А то я не смогу не заморачиваться, где кожа, а где… не кожа. Что так смотришь? Эх, бедный наш обед…