— Ну, да… хорошая партия, — неохотно хрипит это подлое создание в свитере «Прингл», пока я оборачиваюсь и ищу глазами Терри.

Вижу, что он стоит, прислонившись к зданию клуба, руки в карманы, брови нахмурены, а в глазах пустота и скука. Он даже не обращает внимания на женщину на парковке, которая нагибается, чтобы достать что-то с заднего сиденья машины, и демонстрирует всему миру свою отличную задницу. Хуже того, он весь ощетинился от негодования, когда Ренвик с видом бывалого насильника отпустил какой-то похотливый комментарий. Совсем не похоже на Терри! И лицо у него такое, что можно подумать, будто мир катится в тартарары!

Джонти знает, что теперь он не сможет сводить Джинти в «Паб без названия». Или даже в «Кэмпбеллс». Слишком плохо от нее пахнет. Эта несправедливость доводит его до слез, ведь раньше Джинти была такой чистой. Она всегда принимала душ, и не только утром, но и когда возвращалась с работы, из этих грязных и пыльных офисов, домой; первым делом она шла в душ. А как она мылась, каким средством она пользовалась — не просто мылом, а лосьоном в тюбике, с твердыми крупинками. Иногда Джонти пробовал им воспользоваться, но крупинки каждый раз его царапали. А все эти крема и парфюмы — от них Джинти так вкусно пахла, и ее кожа была такой мягкой! Не то что сейчас, теперь она совсем холодная на ощупь и от нее исходит отвратительный запах.

И еще она не просыпается: все лежит себе на кровати. Джонти удалось стереть губкой большую часть крови с ее губ и подбородка. Но она начинает плохо пахнуть. Скоро на лестничной площадке станут жаловаться, так уже бывало. Он волнуется, что они скажут: «Этот Джонти — ему не место в городе, он простой деревенский парень из Пеникуика, он не может о себе позаботиться».

Но Джонти по-прежнему очень сильно ее любит, даже после той жуткой ссоры. Здесь так холодно и сыро, и малышка Джинти так сильно изменилась, он видит это, но, когда он смотрит на нее, его шишка твердеет, как прежде. Да, он все еще любит ее. Но ему придется кое-чем воспользоваться, чтоб обоим было хорошо. В прикроватной тумбочке есть гель. И тогда он смотрит на Джинти, берет свою шишку и смазывает ее.

В квартире все вверх дном. Постельное белье воняет, как и Джинти; не так, как она на самом деле пахла, а так, как пахнет теперь. Джонти стаскивает в сторону одеяло и смотрит, как она лежит на кровати, такая холодная, совсем другая. Он залезает на кровать и поправляет челку Джинти так, чтобы она падала на глаза, — иногда так получалось само собой.

Он легко стягивает с нее джинсы, затем снимает блузку и шелковые трусики. Чтобы не касаться руками ее холодной спины, пока будет расстегивать застежку, он оставляет на ней лифчик до тех пор, пока он ее не согреет.

— О Джинти, все хорошо, Джинти, не волнуйся, Джинти, ты не останешься одна, я уже здесь, я буду с тобой, точняк, точняк, точняк…

Как только Джонти наваливается на нее всем своим весом, у Джинти изо рта неожиданно выходят газы. Тухлый воздух начинает разить еще сильнее, чем прежде.

— Ох, Джинти…

Джонти толкает и тыкается в отверстие своим скользким членом. Зачем она так с ними поступила? Зачем пошла в «Паб без названия»?

— Ох, Джинти…

Она как будто не дает ему войти, но тут жгучий ледяной поток вдруг окутывает член Джонти — он внутри. Ему уже знакомо это ощущение. Когда Джинти возвращалась домой и ее руки были холодными (она всегда говорила: «Холодные руки, горячее сердце»), она брала его за член, это была такая игра: так уж повелось. Она говорила: «Прости, Джонти, но у меня очень сильно замерзли руки», а он отвечал: «Ничего страшного, зато мой дрын горит!» Но сейчас она холодная там, внизу.

— Все как ты любишь, Джинти, все как ты любишь, только теперь ты должна проснуться. Ты должна проснуться и начать двигаться, — кряхтит Джонти, продолжая долбежку.

Это ее разбудит, прямо как в «Спящей красавице»… если кого-то достаточно поцеловать, чтобы разбудить, то уж сделать это с помощью траха и вовсе ничего не стоит! У Стинга ведь получилось. Стинг-то смог. Да, точняк. Джонти видел в каком-то фильме по телику, он стал смотреть его только потому, что там был Стинг. Стинг трахнул девушку, и она ожила[36].

ПРОСНИСЬ, ДЖИНТИ…

ПРОСНИСЬ…

Он почти останавливается, потому что из ее открытого рта вылетает муха. Муха медленно кружит в воздухе, затем садиться Джинти на лицо, ползет и наконец исчезает из вида. Они становятся похожи на вертолеты, эти мухи, когда устают летать. Джонти стискивает зубы и продолжает долбить. Он будет долбить, пока она снова не оживет. Но ничего не происходит. Джонти толкает дальше.

— Я делал это с Карен, Джинти, я знаю, что так делать было не нужно, но я был напуган, Джинти, я боялся, что ты никогда снова не заговоришь со мной… поговори же со мной, ну же!

На мгновение ему даже кажется, что Джинти, как и прежде, наслаждается происходящим. Волосы откинулись назад, на лице почти появилась кривая ухмылка. Джонти поднимается выше, и ему приходится с силой прижаться ртом к ее замерзшим губам, чтобы выдержать взгляд этих холодных, остекленевших глаз. Так-то лучше. Ему всегда удавалось отделать ее так, что она просила еще. Но сейчас все по-другому, сейчас она такая холодная и окоченевшая, губы совсем твердые и синие, а ведь раньше они были такими мягкими. Едва ли это вообще прежняя Джинти. Но он все равно ее любит; по крайней мере, он все еще может заниматься со своей Джинти любовью, не то что этот Баркси в «Пабе без названия». Теперь он и не взглянул бы на Джинти, стал бы воротить нос, потому что люди вроде него ничего не понимают в любви, а вот Джонти никогда не отпустит свою Джинти, потому что так сильно ее любит.

Но все изменилось.

И Джонти понимает: так быть не должно.

Он продолжает долбить, но так быть не должно, ведь она такая холодная, а там все так туго и натирает, но он продвигается дальше, а там так холодно, и вся тяжесть ее тела смещается под ним, и ее рот, он снова открыт, и этот запах, словно сера, он поднимается из самого ее нутра, и Джонти все долбит, чтобы вернуть ее к жизни, но этот запах изо рта… закрой рот… закрой рот…

Терри очутился в чужой вселенной, в студеном и лютом пространстве, где никто не скрывает своей враждебности. Он едет по вымоченным дождем улицам Эдинбурга и не дает себе ни о чем думать, концентрируясь на доведенных до автоматизма движениях водителя такси. Дорожные знаки, стоп-сигналы едущего впереди автомобиля, стрелки на асфальте — он всматривается в них со скрупулезностью «чайника». Он пытается не думать ни о сексе, ни о своем диагнозе, но две эти несовместные вещи регулярно возникают в его воспаленном мозгу. Он борется с их натиском, ездит по городу, не обращает внимания на указания диспетчерской, секс-эсэмэски от Большой Лиз, он остается безучастен к угрозам снятия с линии и проезжает мимо вытянутых рук пассажиров, которых в другое время учуял бы за квартал. Даже когда Коннор звонит ему, чтобы провернуть очередную сделку, Терри остается безучастен.