Скорее всего, клад так и остался в склепе. Только вот где этот склеп находился, никому теперь не известно. Последняя война в очередной раз сровняла Смоленск с землей — Алексееву ли не знать. Владимир Олегович увлекся поисками всерьез, начал изучать документы о войне 1812 года. Ни в музее, ни в архиве это никого не могло удивить. Так все удобно для Алексеевых складывалось. И наконец, в записках попа Мурзакевича Владимир Олегович нашел эпизод, перекликающийся с рассказом Плескачевского. В письме к тетке поп писал, что незадолго до выступления французов из Смоленска увидел на кладбище возле Свирской церкви раненого наполеоновского офицера, поляка, и спас. Офицер, кажется, успел уйти из Смоленска с последними отступающими частями.

Постепенно и старший из братьев Алексеевых увлекся идеей клада. Владимира Олеговича очень насторожил тот факт, что именно это письмо Мурзакевича из архива недавно украли. Кондрашов — так все говорили. Друг Макаровой. Не иначе, они что-то узнали о кладе и задумали забрать его. Не зря же именно в это время к ним приехал потомок Заславского из Варшавы. Эти события убедили братьев Алексеевых, что, во-первых, клад точно еще в Смоленске, а во-вторых, что потомки Адама про клад прознали, и Макарова тоже. Надо было действовать быстрее.

Письмо Мурзакевича давало направление поискам — древняя Смядынь, окрестности Свирской церкви. И как назло, в этом месте начались раскопки. Евгений Алексеев сумел попасть в группу археологов из Москвы. Это он предложил брату проверить квартиру Макаровой — нет ли каких-либо связанных с кладом документов. Владимиру Олеговичу не хотелось влезать в явно криминальное дело — он отказался участвовать в грабеже и брата отговаривал. Но Евгений все же проник в квартиру и — ничего там не нашел. Деньги эти маленькие взял просто так, чтобы создать видимость обычного грабежа. А потом Евгения расстроило, что девчонка зачем-то утащила с раскопок железяку — прямо у него из рук! А вдруг железяка ключ к тайнику? Так бывает. Он еще раз обыскал квартиру Макаровой и, странное дело, не нашел похищенной с раскопок железной завитушки. Носит с собой?

На следующий день старший Алексеев, Владимир, совершенно случайно оказался один на один с Макаровой в пустынном дворе. Девчонка, как в воду опущенная шла, его не видела. Соблазн оказался слишком велик. Бывший офицер ее слегка оглушил, однако в сумке железной завитушки тоже не было. На допросе специально описал этого родственника Макаровой, поляка Заславского, в качестве нападавшего. Пусть его подозревают, может, и арестуют — меньше под ногами крутиться будет.

Евгений, конечно, сделал глупость, когда проник в квартиру Макаровой. В первый раз его соседка заметила — но он сделал вид, что на пятый этаж идет. А во второй раз его увидели и начали шантажировать проживающие рядом с Макаровой алкоголики. Пришлось убить младшего. Это было совершенно никчемное существо, так что совесть Евгения Олеговича не мучила. Второй раз убивать было уже привычнее. Поляк сам напросился. Евгений сбросил его в колодец. Тот, однако, бесследно исчез. В стенке колодца братья после этого разглядели дыру, которая натолкнула их на мысль о подземном ходе.

События между тем накалялись, на раскопки зачастила полиция. Отступать было уже некуда. Или пан, или пропал. Алексеевы решили спуститься в колодец и хорошо все осмотреть — заодно выяснить, куда исчез Заславский, если надо, добить его: оставлять свидетеля было опасно. Там они увидели Елену Семеновну с Машей возле клада.

Все это Маша узнала, еще находясь в больнице. Кое-что рассказывали друзья и родственники, но в основном Демочкин ей пояснил, что случилось.

Андрей Солнцев лежал в той же больнице, только в другом отделении. Приходил раза три к Маше в палату. Маша с радостью и некоторой тревогой замечала, как он изменился. Не пьет совсем. Записался в вечернюю школу; хочет сдать программу четырех старших классов за один год и поступить в университет. Якуб говорит, что он очень способный, особенно к математическим наукам. Эти двое вообще нашли много общего — Андрей вслед за Якубом и программированием увлекся. Якуб ему ноутбук подарил, обучает. Андрей во всем его слушается, ходит за ним повсюду, как хвостик. Вот и сейчас захотел поехать на могилу Машиного прадеда.

Вообще говоря, ни Маша, ни Алексей не знали точно, где похоронен Антон Кущинский. В Смоленске есть еще места, связанные с захоронением репрессированных. Но Катынь — самое крупное. Говорят, в январе 1938-го хоронили именно здесь. Потомки Кущинского, начиная с Машиной бабушки, сюда ходили его поминать.

Дорожка расходилась на две стороны: польский мемориал и русский. Польский более торжественный, более ухоженный. Русский попроще. Зеленые неукрашенные холмы открылись между корабельными соснами. Холмы большие, это братские могилы — здесь «с гурьбой и гуртом» похоронен Машин прадед. Почва здесь песчаная, сухая, дышит теплом. На могильных курганах травка растет, ничего больше. Сосны шумят зелеными кронами, стволы гладкие, в сухом воздухе пахнет смолой. Молча прошли между могилами, положили цветы. Наугад, конечно, — кто ж знает, где наш? И надо ли разделять страдальцев? Несколько цветочков оставили для польской половины мемориала. Там все несколько иначе: красивое оформление, колокол… А страдальцы такие же. Прошли тоже молча. Отец Алексей только молитвы все время тихо читал — что на той стороне, что на этой.

Время перешло за полдень. Вышли к шоссе. Небо над соснами голубое, ни облачка. А не жарко. Солнечные лучи падают почти прямо, однако не жгут, мягко греют. Песчаные тропинки вьются среди зеленой травы, между сосновыми корабельными стволами. Решили пройти одну остановку, до Красного бора, пешком.

Шли вдоль шоссе и думали вслух, и у каждого свое мнение было. Только Андрей Солнцев ничего не сказал — слушал. Все вроде и решилось благополучно. А не все.

И Юра был неспокоен. Не признаются Алексеевы в краже письма Никифора Мурзакевича. Все братья признали, и убийство даже, а это — нет. Так что несправедливое обвинение по-прежнему висит на нем. Как он с этим жить будет?

В этот же августовский день в Историческом отделе заканчивали оформление новой витрины для зала «Отечественная война 1812 года в Смоленске». Экспозицию расширяли к началу учебного года. Студенты, школьники начнут ходить на экскурсии… Сделали три новые витрины, сейчас готовили последнюю, посвященную оккупации Смоленска наполеоновскими войсками. Предметы и документы для показа были давно отобраны, доставлены из фондов. Сегодня возились главным образом с тем, как их расположить. Здесь, конечно, главная роль отводилась Генке Майскому, мужу Аллочки.

Генка уже третий месяц числился в музее художником-оформителем. Работы было немного, обидно только, что в основном скучная. Генка видел свое призвание в том, чтобы картины писать, он считал себя настоящим художником, а не ремесленником, который вывески малюет. Многие находили в его картинах талант, и он сам очень серьезно относился к собственному творчеству, надеялся пробиться. В Смоленске его уже знали, он участвовал в двух больших выставках.