Мы оказались на бойне в США. Каждый 12 секунд здесь забивают животное, приблизительно 300 в час, полмиллиона в год. Работники – почти все иммигранты из Центральной и Южной Америки, Восточной Африки и Юго-Восточной Азии. Годовой оборот бойни составляет более 820 млн долларов. Мясо поступает как в США, так и за их пределы.

Когда вы входите на бойню, то сначала идете мимо загонов, где скот взвешивают и осматривают. Отсюда его переводят по узкому коридору в бокс для оглушения. Здесь, собственно, и происходит убийство. Глушильщик стреляет в лоб животному. Глушильщик – единичная должность. Только 1 из 120 работников бойни является глушильщиком. Мертвое животное подвешивают над лентой конвейера. На разных участках конвейера от туши отрезают различные части, мясо упаковывают и отправляют в холодильник.

Бойня – не самое приятное место. Но именно здесь Тимоти Пачира провел семь лет, занимаясь включенным наблюдением. Пачира выполнял разную работу на бойне: вырезал печень, водил скот, контролировал качество. Таким образом он познакомился с различными частями предприятия и смог поговорить со множеством работников, выполняющих разные функции.

Пачире хотелось понять, как повсеместное распространение насилия становится нормой в современном обществе. Поняв, как это происходит на бойне, считает он, мы можем начать понимать аналогичные процессы, идущие в больницах, домах престарелых, психиатрических лечебницах, лагерях беженцев, местах предварительного заключения, помещениях для допросов и т.д. В своем исследовании он шел по стопам Зигмунта Баумана, изучавшего Холокост и систематическое истребление евреев в газовых камерах Аушвица. Без сомнения, сравнение Холокоста и бойни абсолютно неуместно. Мы и не ставим перед собой такой цели. Мы просто хотим сказать, что работы и Пачиры, и Баумана являются попыткой объяснить, как поведение, выходящее за рамки культурных норм, становится приемлемым. В этой истории мы рассмотрим некоторые способы, применяемые людьми по всему миру, чтобы эффективно скрыть наши темные стороны от других людей и от самих себя. Способы, которыми люди мистифицируют насилие.

Ограничена ли эта история местом, куда большинство из нас никогда не попадет? Нет. Потому что мы можем обнаружить, что насилие и «бездушность» в наших организациях развиваются по тем же моделям. То, что происходит на бойне, учит нас, как смотреть на обращение с заключенными, пациентами психиатрических и других больниц, приговоренными к смертной казни, рабочими-мигрантами, претендентами на получение статуса беженца, военнопленными, подопытными животными и рабочими предприятий с рабскими условиями труда. Социолог Норберт Элиас убежден, что насилие не уменьшилось по мере эволюционного развития. Просто мы, в нашем так называемом цивилизованном мире, научились лучше прятать или перемещать его. Тот, кто осмелится присмотреться более пристально, найдет механизмы мистификации насилия в любой организации.

Ниже мы обсудим четыре культурных механизма, которые дают нам возможность участвовать в актах насилия с чистой совестью или не осуждать других за их совершение. Это средства дегуманизации людей или процессов, позволяющие нам отрицать или игнорировать душу или дух другого.

Невидимость

Первым механизмом мистификации является невидимость. Нам удалось, по крайней мере в некоторых обществах, сделать насилие, лишение свободы, рабство и несчастные случаи на производстве невидимыми для общества. Если вернуться к бойням, то они обычно расположены в отдаленных районах, окружены толстыми стенами и работают за закрытыми дверями. Как правило, на них трудятся мигранты – люди, не принадлежащие к местной общине. На бойню просто так не зайдешь. Посетителей не пускают под предлогом соблюдения правил гигиены (что, конечно, отчасти является правдой), фотографировать и снимать видео внутри строго запрещено. Широкая публика на самом деле и не хочет видеть эти снимки, и владельцы бизнеса тоже предпочитают, чтобы публика их не видела.

Разделение

Второй метод, позволяющий сделать насилие допустимым, – это принцип разделения. На бойне зоны, где содержится живой скот и где обрабатывают туши, тщательно разделены. Цвет коридоров усиливает это разделение. Коридоры, по которым проходят живые животные, окрашены в один цвет, по которым транспортируют туши – в другой. Работая на бойне, вы имеете дело или с живыми, дышащими животными, или с мясом, почти никогда и с тем и с другим. Даже контакт между работниками разных зон ограничен. Они пользуются отдельными туалетами и столовыми. Они редко разговаривают друг с другом.

Ограничение или распространение ответственности

Третье эффективное культурное средство мистификации насилия заключается в том, что ответственность за смерть несет либо минимальное, либо максимальное количество людей. Иными словами, вы или указываете на козла отпущения, или делаете так, что виновного нет. На бойне только один из 120 человек работает глушильщиком, то есть превращает живое существо в промышленную мясную тушу. Глушильщик находится в социальной изоляции, его избегают другие сотрудники. Глушильщики часто окружены мифическими историями – они настоящие убийцы; они странные, они психопаты. Клеймя глушильщика, сотрудники, которые ведут напуганных животных в бокс для оглушения, и работники, удаляющие органы забитого животного, дистанцируются от убийства. В США, где действует смертная казнь, складывается противоположная ситуация. В данном случае ответственность рассеивается. Смертельную инъекцию не делает кто-то – вместо этого несколько человек вводят заключенному разные препараты.

Дегуманизация, отрицание души

Последним по порядку, но не по важности является язык, которым мы пользуемся для мистификации насилия. Мы называем людей или животных как-то иначе, каким-нибудь функциональным словом. Так мы «лишаем» их имени и души. Как только скот в грузовиках прибывает на бойню, его, даже телят, называют «мясом» с указанием веса и типа.

Как-то раз одной корове в Омахе, штат Небраска, удалось сбежать с бойни. За ней отправилась погоня… и закончилась на улице, где полицейские застрелили животное, так как оно угрожало движению транспорта. История вызвала большой резонанс, полицейских обвиняли в беспощадности. Как они могли совершить такое? В 2002 году другая корова сбежала с бойни в Цинциннати. Ей повезло больше. Ее поймали с помощью спасательного вертолета. Цинци, как назвали корову, стала знаменитостью. Мэр вручил ей ключ от города, и ее перевезли на ферму, принадлежащую зоозащитной организации Farm Sanctuary в Уоткинс-Глен, штат Нью-Йорк, где она и жила до 2008 года.

Когда мы едим купленное мясо, то притворяемся, что не имеем ничего общего с происходящим на бойне. Нам кажется вполне приемлемым, когда неизвестный нам глушильщик убивает анонимную корову так, что мы этого не видим. Но полицейский, который пересек тщательно проведенную культурную линию и застрелил корову у всех на глазах, подвергается гневному осуждению. Цинци стали холить и лелеять, а не вернули на бойню, откуда она сбежала. Так мы освобождаем себя от вины, нам кажется, что добро внутри нас одерживает победу над злом. Корове, существование души у которой отрицалось, дали имя.