class="p1">– В чем дело, Квош? Если ты не понял объяснений мистера Кромвеля, надо было посоветоваться с Беном. Вы, по-моему, неплохо поладили, а он, разумеется, должен знать все об инструментах и емкостях для индиго.

Честно говоря, мне только сейчас показалось странным, что Квош до сих пор не прибег к помощи Бена, который мог бы решить все затруднения с изготовлением оборудования. Я нахмурилась и ждала его ответа.

Он набычился, будто вел какую-то внутреннюю борьбу – хотел что-то сказать, но не мог себе позволить, – затем поднял голову. На его лице отражалось смешение чувств – сомнение, обида, боль, но и робкая надежда.

– Как вышло, что Бен научился читать? – спросил он.

С того дня, как Квош задал мне вопрос, почему Бен умеет читать, я стала плохо спать. Сны мои сделались ярче и тревожнее, чем раньше.

Однажды ночью детские воспоминания устроили такую кутерьму у меня в голове, так бесцеремонно ворвались в сновидения, что за ночь я несколько раз просыпалась и не могла уразуметь, правдивые это были картинки из моего прошлого или же игра воображения.

Мне снилось, что мы стоим под навесом хозяйственной пристройки, ветер колышет пальмовые листья, и они тихо постукивают по дереву; над нами переговариваются птицы.

– Un mystère pour un mystère[6], – говорит Бен, и его полные губы кривятся в озорной улыбке. Раньше я никогда не слышала, как он изъясняется по-французски.

Бен в свои одиннадцать очень высокий. У него четко вычерченные, почти европейские черты лица и кожа цвета обжаренного кофе.

– Нет тут никаких тайн, – важно поучаю я, – это всего лишь буквы.

Следующая картинка – Бен теперь старше, серьезнее. Мы под открытым небом, и уже стемнело. У меня взмокли ладони, я нервничаю и все время оглядываюсь на дом, почти неразличимый во мраке. Мне здесь сейчас быть нельзя.

– Ты – день, я – ночь, – шепчет Бен.

Мы сидим рядышком, плечо к плечу.

– Твои глаза как реки, – подхватываю я, продолжая нашу игру. Мы читали стихи при свете свечи, и теперь играем в слова – ищем разные способы сказать о самых простых вещах.

– Такие мутные? – подначивает меня Бен.

Я нервно хихикаю.

– А твои глаза как зеленые камни, – говорит он.

– Как изумруды? Ну, едва ли мои глаза сравнятся с драгоценностями.

– И правда. Драгоценности мне без надобности.

Тихий голос Бена меня смущает, я не понимаю, что он имеет в виду. Что мои глаза для него дороже драгоценностей?

– Ты меня смущаешь, – шепчу я.

– Нас же никто не слышит. Мы тут en secret[7]. – В речи Бена то и дело проскальзывают французские словечки, которых он нахватался от бабушки. – Да и как тебя может смущать цвет твоих глаз?

Сердце суматошно колотится у меня в груди.

– Не цвет, а то, как ты видишь мои глаза.

Бен пристально вглядывается мне в лицо. Я замечаю отблески пламени нашей свечи, танцующие в его зрачках.

– Я вижу глаза женщины. Незабываемые глаза женщины.

У меня перехватывает дыхание.

– Какая же я женщина? Я девочка.

– Неважно. Я вижу то, что вижу.

– То есть будущее? Это дар, которым наделены твои глаза? Ты можешь «видеть», как твоя бабушка?

Он качает головой и после долгой паузы, во время которой на его лице отражаются противоречивые чувства – будто тени от облаков, скользящих по хмурому небу, – произносит:

– Сегодня день прощания.

– Почему? – удивляюсь я и хмурю брови.

– Ты уедешь. Очень далеко. Туда, где тебя запомнят навсегда.

– Вот уж нет. Никуда я не уеду.

Я только вернулась из Англии. Никто в семье не заговаривал о том, чтобы покинуть Антигуа.

Он снисходительно качает головой:

– Уедешь. Но мы все равно еще встретимся.

– О чем ты говоришь?

– Однажды тебе понадобится моя помощь. И я приду. – Он поднимает два пальца и прижимает их к кожаному мешочку, который висит у него на шее.

– Бенуа Фортюне, ты самый странный мальчишка на свете. Разумеется, мы встретимся. Завтра.

Я вскочила на постели рывком, сердце гулко колотилось, в горле пересохло. Еще раз прокрутив в голове сон, я пришла к выводу, что весь разговор после того, как мы с Беном прочитали несколько стихотворений и он нашел их трудными для понимания, был плодом моего воображения, а не воспоминанием. Но живот у меня все еще сводило от волнения, и пристальный взгляд темных глаз Бена казался абсолютно реальным.

Я свесила ноги с кровати, посмотрела в окно – и почувствовала облегчение, потому что уже пора было вставать.

Поспешно одевшись, я пробежалась по списку дел на день, добавила новые и отметила первоочередные. Затем тихонько спустилась по лестнице и вышла из дома в тусклое сияние занимающегося утра. Вдохнула свежий солоноватый воздух Уаппу-Крик, сдобренный ароматом жасмина, направилась к полю индигоферы и первым делом тщательно осмотрела маленькие зеленые побеги – боялась нового нашествия паразитов.

Краем глаза я поймала какое-то движение в поселке рабов. Кто-то там уже проснулся и развел огонь в очаге. Дым поднимался клубами и растворялся на фоне серого неба. Я различила высокую горделивую фигуру Сары – она подходила к своей двери. Открыла створку и бесшумно проскользнула внутрь.

На мгновение я решила, что мне это померещилось. Стиснув зубы, я перевела взгляд туда, откуда она пришла. От соседней двери. В этом не было сомнений.

Позавтракать я еще не успела, но в желудке вдруг возникло ощущение, что он набит обломками устричных раковин.

Ноги сами понесли меня к двери Бена.

Дверь была открыта, и выражение, промелькнувшее на лице Бена, показалось мне легким удивлением. Он как будто ждал кого-то другого, а явилась я. То есть не то чтобы он меня совсем не ждал… В общем, я восприняла это как разрешение войти, но одновременно так занервничала, что почудилось, будто сердце сейчас выпрыгнет – оно колотилось уже где-то в районе горла, невозможно было ни сглотнуть, ни заговорить.

Бен стоял с обнаженным торсом и держал в руках мокрую тряпицу. К горькому запаху щелочного мыла с миртовой отдушкой примешивались другие, хорошо различимые – солоноватый запах свежего пота и мускуса.

Похоже, я отвлекла его от умывания.

Мгновения летели в полной тишине. Лицо друга было таким привычным и вместе с тем незнакомым.

На груди у Бена висел маленький кожаный мешочек, и я чуть не вздрогнула, вспомнив его.

Бен отступил, впуская меня в свое жилище.

Но я вдруг оцепенела, ноги словно приросли к земле.

Тогда он, увидев, что