– Да что случилось-то хоть? Уже десять часов, на «Курскую» зачем-то…

– Выходи сейчас же! – И зарыдала.

– Мама, я на «Курскую», к Сане. Ей очень плохо, – бросила я на ходу, накидывая куртку.

– Что-о? Да ты знаешь, сколько сейчас времени?

– Мама, мне нужно!

– С ума сошла! Не умеет ничего, не учится, из школы собираются выгонять! Почему мы не наняли ей учителя английского в четыре года, как сделали это родители Маши Рыбниковой и Наташи Синельниковой?.. Ты, Ряховский, – обратилась она к отцу, – что с ней сделал? Ты ее не воспитываешь. Таскаешься по богадельням…

– По Домам творчества!.. Да я скоро совсем от вас сбегу. Надоели, две истерички! – выпалил папа обычный свой текст.

– …и по телефону трепешься. Больше ни к чему не способен! А ты – неграмотная! Ни Феллини не видела, ни Достоевского не читала, только этот сальный пьяница, матерщинник. Ходишь как в бреду и повторяешь: любовь как метод чего-то там…

– Вернуться домой, – тупо произнесла я и тут же забыла, где нахожусь.

У меня иногда бывает такое от переутомления, и взгляд прилепляется к одной точке, и время останавливается.

– Знаешь, что для твоего бобика любовь? Секс!

Это слово мама произносит через «е», а не через «э» – стесняется.

– Бобик! Шариков!

И, считая, что это самый веский аргумент в ее пользу, она замолкла. Она была совершенно уверена, что я никуда не поеду, и ушла в свою комнату.

Папа воспользовался паузой и начал мне рассказывать о Дмитрии Донском, но я сказала, что мне надо срочно позвонить и я приду к нему потом.

Так… куртка… сапоги… шарф… Через три ступеньки по лестнице.

Сзади слышен мамин топот и истерический вопль: «Маша!»

За угол!

Метро «Курская», Яковоапостольский переулок.

Саня стояла бледная, взлохмаченная. Она и обычно выглядела курёхой – будто что-то потеряла или кого-то ищет, – но сегодня ее потерянность отдавала безумием.

В одной руке подруга держала какую-то книжку, другой – прижимала к себе священную пивную бутылку, что мы получили от Бо. До синевы в пальцах прижимала.

– Куда? – спросила я.

– Куда-нибудь, – едва выговорила Саня. Вышли и побрели. На ходу курёха намба ту ударяла себя по лбу бутылкой Борисова, упорно и ритмично, на каждом втором шагу. Я глядела на нее со страхом.

– Смотри, мне дали книжку, – наконец заговорила Саня, отняв проклятущую бутылку от головы. – «Аква 1972–1992» называется. И… Ну, в общем, там написано, что Левы нет.

– Что? Умер? Санька…

– Нет. Хуже. Его вообще никогда не существовало. В природе. Вымысел.

– Как это?

– Мы пропали. Бога нет. Человек произошел из обезьяны, если единственным, что доказывало его, мира, надмирность был…

– Тьфу ты, что ты городишь! Мира надмирность, человек из обезьяны… Левы нет? Да это бред!

Саня внезапно кинулась вперед, добежала до фонаря, прислонилась к нему и тоном раздраженной учительницы начала:

– Лев Такель: явление мифа. Сейчас речь пойдет об одном из важнейших явлений, которые необходимо правильно понять и оценить. В процессе изучения истории «Аквы» мы вначале оказались безоружными перед этой загадкой…

– Ну, правильно, загадкой святости Левы. Что ты прям сразу…

– Молчи. – Зубы Сани стучали. – «Та реальность, которую ты создал, оказывается более реальной, чем та, из которой ты пришел. …И мы поняли: надо оставить этих людей при своем. Пусть веруют…»

– Я ничего не понимаю. Кого? Кого оставить? – в растерянности спрашивала я и тоже начинала стучать зубами. – Зачем ты меня позвала?

– «…ведь объединенной энергии этих людей хватило на то, чтобы создать этот источник внутреннего равновесия, материализовать его и дать ему имя: Лев Та-кель…»

Молчим. Замерли. Слов нет. Потом Саня опять, торопливо:

– «В восемьдесят шестом году Такель был объявлен бросившим курить и пить, в восемьдесят восьмом он якобы вовсе ушел из группы. Чудо гостеприимства… Мандариновый сок – любимый напиток…» Гы-ы… – Саня ревела, – интеллигентный и тихий, иисусоподобный… А-а-а…

До меня доносились отрывки слов.

– Да ну тебя! Что, ты в самом деле этому поверила? – вскричала я. – Мистификация о мистификации! Журналисты любят скандал. Цель – разжечь угасающий интерес таких вот, как мы. Да замолкнешь ты когда-нибудь, а?

– «…На запрос „Ленгорсправка“ ответила… – Саня не щадила меня и читала дальше: – В Ленинграде проживает одиннадцать Такелей…» А-а! – выла Саня. – А-а! Пять двойников для концертов…

– Ты заткнешься или нет? – Я не выдерживала.

Дома истерики, здесь истерики.

– …Нанята благородного вида седовласая «мама Левы», проживающая в старинном доме по адресу…

Тут я вцепилась в книгу, но Саня ее крепко дер жала.

Я поцарапала ей руки и все же вырвала ее. Бросила в сугроб.

– Это не моя книга, теперь сама ищи… плати! И все-таки ты дура! – кричала на меня курёха намба ту, и в ее голосе звучала злоба. – Это все из-за тебя! Это ты вовлекла меня в эту болезнь, дура! Я просто любила его песни – и все! И ничего больше мне не надо было!

Саня двинула священной бутылкой о столб. Брызнул фонтан стекла. В руке Сани теперь торчала «розочка». Я испугалась, что она порежет себя или меня. Дар добра и любви превратился в оружие мести.

– Зачем ты меня позвала, а? – вскричала я. – Бутылкой этой борисовской трясешь! И орала бы все это своим родственникам! Тетке, матери, бабке! Я ее вовлекла!.. А кто позвал меня на первый в моей жизни концерт «Аквы»?.. Сама ищи, плати! Вот твой меркантилизм, твой страх перед миром, твоя любовь к единственной подруге!..

– Это называется шантаж! Я сказала в порыве – а ты употребила! Не нужна ты мне, шизанутая!

Тут из арки стало появляться Санино семейство, один за другим: тетя пенсионного возраста – одна штука, бабушка – одна штука, мама – одна штука, маленький брат с садистскими наклонностями – одна штука. Все юристы, – кроме брата, он – будущий. И кроме отца, переводчика с французского, – тот в очередной поездке. Тетка заорала:

– Мы ее ищем! В милицию уже звоним, а она здесь бе-се-ду-ет!.. В семье вроде все нормальные, все в университете учились, работали, а она дурой родилась.

– Сидит целыми днями на диване и слушает этого урода! – вопила мать.

– Где ты теперь, поручик Кабанов? Ты на балкон выходишь без штанов! – пропел пятилетний брат.

– Слушает-слушает, а потом ночью по темному коридору до туалета пройти боится! – добивала бабушка, бывший прокурор. – Вчера сказала, что юриспруденция – это операция на мозгах и припарка для отупления и что все мы давно умерли, а она одна жива!..