инженерные системы, включая кондиционирование, без которого в Союзе обычно обходились.

Общий вид. 1980

И всё. Архитекторам осталось только расположить ленту окон на таком уровне, чтобы из них был виден идиллический пейзаж, вписать все службы в подтрибунное пространство и развести входы для зрителей (с верхнего уровня склона) и для спортсменов (снизу от пруда).

Велотрек получился первоклассным. И во время Олимпиады, и после нее на нем было установлено множество мировых рекордов. Правда, не все победы были честными: как впоследствии выяснилось, во время выступления велогонщиков из ГДР, главных соперников нашей команды, на уровне трека выключали кондиционер, и результаты немцев оказывались хуже ожидаемых.

Интерьер. 1980

Идеология строек московской Олимпиады требовала, чтобы все объекты потом долго служили городу и обладали известной гибкостью использования. Из-за этого пространство внутри трека заполнили площадкой для легкой атлетики. Но в условиях рыночной экономики этого оказалось недостаточно: для концертов велотрек не подходит, рынок в нем не устроишь, да и детей из спортшкол тренироваться не пустишь, если не отказаться от проведения серьезных соревнований в будущем. Велотрек удалось пока спасти от разрухи, угрожавшей ему в 1990-х, но будущее его не ясно, ведь подобные сооружения окупаются только в странах, где велогонки – часть национальной культуры.

Но качество архитектуры тут ни при чем. Велотрек – удивительный пример того, как форма, следуя функции, в самом деле рождает красоту.

53. Онкологический центр 1972–1979

АРХИТЕКТОРЫ И. ВИНОГРАДСКИЙ, В. ОРЛОВ, Е. БЕКРИЦКИЙ, В. АНТОНОВ

ИНЖЕНЕРЫ М. БЕРКЛАЙД, В. ХАНДЖИ, С. ХАДЖИБАРОНОВ, М. МАЛАХОВ, В. ОСТАШКЕВИЧ, Г. ГРЕМУШКИН, М. САВИЦКИЙ

КАШИРСКОЕ ШОССЕ, 24

КАШИРСКАЯ

Неожиданно экспрессивная для больницы образность как во внешней архитектуре, так и в интерьерах. Архитектура здесь призвана помочь борьбе с болезнью и страхом смерти

Игорь Виноградский, начавший свою профессиональную деятельность в отделе новой техники Моспроекта, за свою жизнь создал немало новаторских сооружений начиная с первых модернистских павильонов в Сокольниках [80], спроектированных совместно со старшим товарищем, вхутемасовцем Борисом Виленским. В 1968 году он стал первым директором Института по проектированию объектов культуры, отдыха, спорта и здравоохранения. Спроектированный им комплекс Всесоюзного онкологического научного центра АМН СССР показывает, что и в 1970-х он не утратил способности чутко улавливать изменения мирового архитектурного дискурса. Речь идет не о подражании. Как строго модернистское кафе «Времена года» [15] было оригинальным по своему функциональному и художественному решению, так и Онкоцентр стал весьма необычным высказыванием «говорящей архитектуры». Не приходится сомневаться, что Виноградскому были знакомы труды теоретика постмодернизма Роберта Вентури – хотя бы фрагменты книги «Сложности и противоречия в архитектуре», опубликованные на русском в 1972 году в знаменитом сборнике «Мастера архитектуры об архитектуре». Сам проект Онкоцентра доказывает, что Виноградский усвоил и «Уроки Лас-Вегаса», ведь башня с планом в виде стилизованной живой клетки – типичное здание-утка, самой формой сообщающее о своем назначении.

Фото 1980-х годов

План типового этажа башни

Совсем непохожий на стандартные советские больницы, комплекс выделяется в застройке своими изогнутыми длинными (600 метров!) корпусами и 24-этажной округлой полосатой башней. Бастион борьбы со страшной болезнью сигнализирует о своем присутствии на всю округу.

Макет

Самое же поразительное – интерьеры центра. Находящиеся в башне палаты и распределенные по пяти- и семиэтажным корпусам операционные, лаборатории и кабинеты подчиняются, разумеется, медицинским требованиям, но вот все общественные помещения – вестибюли, лестницы, холлы – необычайно драматичны. В публикациях 1970-х годов говорилось, что авторы проекта ставят своей целью «создание благоприятной атмосферы для улучшения психологического состояния больных». Виноградский стремился воздействовать архитектурой на эмоции пациентов, чтобы помочь исцелению, но важнейшая тема этих торжественных интерьеров – близость смерти. В советской больнице не могло быть церкви, однако пространственные и световые эффекты придают многим помещениям центра сходство с храмом. Место алтарных образов и витражей занимают гобелены литовских мастеров, умевших зашифровывать религиозные символы в абстрактных композициях с названиями вроде «Покос» или «Прорыв».

Ритуальный зал. 1980-е годы

Внутренний дворик. 1980-е годы

В планах двух небольших корпусов комплекса отчетливо прочитывается равноконечный крест – символ медицинской помощи, не потерявший связи со своим христианским первоисточником. В одном из них находится блок питания, в другом – отделение лучевой терапии. Пища и радиация выводятся из материалистического контекста в сферу христианской метафизики.

54. Дворец спорта «Динамо» 1976–1980

АРХИТЕКТОРЫ И. МИХАЛЁВ, Е. РОЗАНОВ, В. МИЛАШЕВСКИЙ

ИНЖЕНЕРЫ Ю. ГЕРЧИКОВ, Д. ЛЕОНТЬЕВ, В. ТРАВУШ, Ю. ФРИДМАН

ул. ЛАВОЧКИНА, 32

РЕЧНОЙ ВОКЗАЛ

Самый яркий образец московского брутализма, чья тяжеловесная скульптурность обусловлена (но не оправдана) оригинальным покрытием

Дворец строили на месте пруда, за околицей бывшей деревни Аксиньино. Но изначально намеревались возвести его на берегу Химкинского водохранилища – поэтому ребра здания похожи на шпангоуты корабля: авторам «хотелось, чтобы здание напоминало по форме струг или ладью». А рядом стоял шикарный памятник 1930-х годов – водный стадион «Динамо», соседство с которым определило не только название, но и сверхидею трибун как образного начала. Обозначенные в объеме здания мощными консолями, они, естественно, напоминают и конструктивистский клуб имени Русакова. А вот по части перекрытия дворец уже абсолютно оригинален: здесь впервые в московской практике применена система раскосных висячих ферм с предварительно растянутыми поясами, шарнирно соединенными в середине. Конечно, 5 тысяч его зрителей – не чета 45 тысячам спорткомплекса «Олимпийский» [60], поэтому и размер зала (78 × 66 м), и сложность конструкции, и трансформируемость не столь впечатляющи, но зато и образ более внятен. Поражает разнообразие натурального камня в отделке: травертин, мрамор, гранит, известняк, ракушечник. Эпоха, старея, потянулась к роскоши; мерцающие проблески стекла на боковых фасадах делают дворец похожим на камень с алмазными прожилками.

Эти остекленные простенки немного манерны, и вообще логичнее представить себе весь дворец в бетоне, из чего и были его дальние собратья, шедевры брутализма: зал собраний в Сидзуоке (1957) и стадион в Кагаве (1964) Кензо