— Спасибо за комплимент, — скрипнул я, — неужели я таким выгляжу?

— Очень даже, — усмехнулся Виктор. — И гримироваться не надо!

— А под каким предлогом мне его вытаскивать, если ему никуда не потребуется?

— Ну, к примеру, наплетите о какой-нибудь старушке, вашей знакомой, которая неизлечимо больна и не может с места сдвинуться. А помочь ей — ваша святая обязанность. Лечение Давида — последний шанс для неё. — Виктор внимательно посмотрел на меня, потом на Софу. — Не мне же вас, крутых детективов, учить, как это сделать? Что по этому поводу скажет ваш мозговой центр?

Я думал, Софа огрызнётся в ответ, ведь было весьма неприятно, что Виктор уже знает и об этом, но она отделалась молчанием.

Под пристальным наблюдением Виктора и компьютерного парнишки, пригнавшего мою машину, мы с Софой пересели в неё и покатили к воротам поселения. В боковое зеркало я видел, как Виктор прикурил сигарету и присел на капот своей машины, видимо, собираясь дожидаться нашего возвращения именно здесь, никуда не трогаясь с места. Я бы на его месте поступил так же.

— Ну, и что ты на всё это скажешь? — впервые заговорила Софа.

Я неуверенно пожал плечами и пробормотал:

— Одно пока скажу: выбитую дверь мне никто ещё не починил. И, по всей видимости, не собирается…

— Опять свою волынку затянул! — с досадой отмахнулась Софа. — Я спрашиваю, что делать будем?

— Мы уже решили: выложим всё Давиду, и пускай он решает. А с бандитами разбирается без нас. Мы свою часть работы выполнили, и у него к нам никаких претензий быть не может.

— Про какие деньги сейчас Виктор говорил? — вкрадчиво напомнила Софа.

— Они мне предлагают деньги за то, чтобы я им сдал Давида.

— И ты мужественно отказался? Ничего не брал у них?

— Не брал — вынудили взять. Сраную тысячу…

— Ты и в самом деле так дёшево стоишь?

Эта сопливая девчонка определённо пыталась довести меня до белого каления, хотя я и без неё уже был не рад этим иудиным сребреникам. Мало мне того, что я места себе не нахожу, так ещё она…

— Слушай, родная, я взял этот дурацкий аванс, потому что это был единственный шанс выбраться. Тем более, эти убюдки сообщили, что ты у них в заложниках. Так что и тебя надо было вытаскивать. Откажись я плясать под их дудку да ещё за деньги, неизвестно что бы они с нами сделали. И это вовсе не шуточки.

— А я-то и не знала, какой ты крутой перец! — усмехнулась Софа и покачала головой. — Круче тебя только…

— Дальше не надо! А то мы совсем разругаемся… — Я вдавил по газам, и мы поехали быстрее.

— Наверное, ты в чём-то прав, — проговорила Софа, задумчиво глядя вперёд. — Нужно всё рассказать Давиду. Может, он и не знает, какие страсти кипят вокруг него. Сидит в своей берлоге, изобретает потихоньку всякие привлекательные для бандитов штуки и отмахивается от незваных визитёров. Даже в банк не едет — в лом ему это скучное занятие, потому и просит об этом первых встречных…

— Это мы-то первые встречные?

— А ты себя уже в его друзья записал?

— Это точно, — горько усмехнулся я, — из-за этого «друга» я своего настоящего друга потерял… Даже не знаю, куда делся Сашка Гольдман! Позвонил — и снова испарился. Впрочем, что я тебе о нём говорю, когда ты его ни разу даже не видела!

Софа покачала головой и выдала фразу, услышать которую я хотел бы меньше всего на свете:

— Какой он тебе друг! Небось, начальство поручило разобраться с этой бодягой, а он почувствовал, что жареным запахло, и перевалил на тебя. По сути дела, подставил. Знал ведь, что ты ему по дружбе не откажешь! Ну, и кто он после этого?

И тут я уже взвился не на шутку. Даже машина стала петлять из стороны в сторону по дороге.

— Хватит грызть! Ты кто — совесть моя?! Вы меня определённо решили со света сжить! Не могу больше!..

Неизвестно, что бы я ещё наговорил, только дорога закончилась, и мы притормозили у ворот поселения.

Израиль, август 1995

Первые несколько месяцев в Израиле, хоть и были трудными и беспокойными, но Давиду понравились. Всё здесь было совсем не таким, как в родных неласковых уральских краях, но не было того отчаянного и тоскливого отторжения нового, про что он не раз задумывался в долгие недели ожидания отъезда.

У него были дальние родственники по отцовской линии, которые жили в Израиле уже лет тридцать, но всё это время Давид с ними не общался и даже не знал, в каком месте они живут. Он попробовал с ними связаться из Москвы, и ему помогли разыскать их телефон в справочной службе Еврейского агентства. Не без трепета он позвонил к ним и услышал стандартный ответ, мол, приезжай, родственничек, раз уж собрался репатриироваться, но учти, что жизнь у нас нелёгкая, мы не миллионеры, так что на особую помощь не рассчитывай. На первых порах поможем, подскажем, куда и как обращаться, но не более того. Никакой радости от грядущей встречи они не испытывали. Впрочем, на большее после стольких лет безвестности он и не рассчитывал.

Ну и Б-г с ними, беззлобно решил Давид, не хотят — не надо. Без них обойдёмся, ведь не он один приезжает сюда в одиночку. Как-нибудь утрясётся. Вон какие райские кущи обещают в Сохнуте — что-то да выгорит…

Поехал он в Беер-Шеву, где, по всеобщему мнению, условия для абсорбции более благоприятны. Там и комнату отдельную в общежитии для репатриантов обещали, и очереди в ульпан по изучению иврита почти не было. А главное, удалось узнать ещё в Москве, что перспектив для занятия научной работой на израильском Юге гораздо больше, чем в центре или в Иерусалиме. Свою работу он теперь иначе, как научной, уже не называл. Пачка ксерокопий на дне сумки под постельным бельём пока не распакована, но… грела душу.

Ивритом Давид занимался серьёзно, потому что понимал: на том уровне, на который он собирался выйти, русского языка не достаточно, а английский, так и не выученный в школе, ясное дело, тоже понадобится, но изучение его будет следующим этапом. А сейчас — светлая память библейским предкам, которые изобрели такой непокорный и не очень-то запоминающийся язык, но без него никуда не денешься…

Несколько месяцев, что Давид сидел за книгами и исправно исписывал тетради непослушными ивритскими буквами, не прошли даром. Ничего особенного с ним за это время не происходило. Да он и не торопил события, лишь пристально наблюдал за окружающими людьми — нет, не за собратьями по ульпану, которые были такими же пугливыми и неопытными репатриантами, боящимися в новой обстановке собственной тени. Он наблюдал за местной публикой — открытой и шумной, бесцеремонной и скуповатой, но не держащей камня за пазухой и всегда приходящей на выручку, если действительно нужно. Но одновременно он и понимал, что для достижения поставленной цели ему нужны в будущем совсем другие люди. Сейчас его худо-бедно понимают, и он понимает всех этих уличных торговцев, прохожих и всевозможных клерков, с которыми приходится общаться, однако для продвижения ему требуется вести диалог с такими людьми, которых на улице уже не встретишь, да и в кабинет к которым с бухты-барахты не попадёшь. Эти люди не живут по общепринятым правилам. Именно они принимают какие-то решения и создают эти правила. Одним из таких людей ему предстоит стать, если он хочет добиться успеха. Раньше это не удалось, а теперь удастся, Давид в этом уверен.