– Ты следующая, собирайся и поезжай.

Все взоры были обращены ко мне. В основном эти взоры были сочувствующими.

– Как там наш следователь? – спросила я. – Как там наш дорогой Максим Леонидович?

– Смотрит прямо в глаза, вопросы задает страшные, перебивает и путает.

Странно, что он смотрел ей в глаза, а не на ее грудь: железной выдержки мужик!

– Профессионал, по всей видимости, – кивнула я, – а насколько вопросы-то страшные?

– Где была, что делала… – ответила Лариска. – Я там совсем растерялась. Про начальников всех спрашивал, и вообще, что я пережила, что пережила…

Думаю, до следователя еще не дошли слухи, что Лариса была любовницей Селезнева, а то бы она там пережила куда больше. Я пошла к себе, собираться в дорогу. Для приличия, конечно, зашла отпроситься у начальства.

– Повязали меня мусора, Виктор Иванович, обложили со всех сторон, иду с повинной….

Воронцов терпеливо выслушал мой монолог и сказал:

– На вопросы старайся отвечать четко, если сомневаешься в чем-то, то лучше не говори ничего, будь лаконична и побольше равнодушия, а теперь – топай.

Виктор Иванович уткнулся в газету.

– Наверное, часто вам приходилось сидеть напротив следователя, опыт, видно, огромный, – улыбаясь, сказала я.

– Не огромный, – покачал головой Воронцов.

Он посмотрел на меня, вздохнул и спросил:

– Ну, что стоишь? Иди!

– А правда, что у вас на спине татуировка – птица, разбивающаяся о камни?

– Правда.

– А покажите!

– Ты что, с ума сошла? А впрочем, чему я удивляюсь, я должен был уже привыкнуть ко всему этому.

– Значит, не покажете? – уперлась я.

– Нет.

– Ну, я пошла?

– Иди.

– А вам не будет потом горько, что вы не проявили ко мне должной чуткости и внимания и, можно сказать, не выполнили мою последнюю просьбу перед расстрелом?

Воронцов молчал.

– Не будут ли вас мучить угрызения совести, что вы не сказали мне на дорожку ни одного доброго и ласкового слова?

Воронцов молчал.

– Вот когда вас вызовут к следователю, я буду просто трепетной ланью!

Воронцов тяжело вздохнул, встал из-за стола и начал раздеваться, чем, собственно, поверг меня в ужас: я же так, по глупости, по малолетству… Мама дорогая, чего это он?..

Виктор Иванович снял пиджак и аккуратно повесил его на спинку стула, потом снял галстук и бросил на пиджак, затем стал расстегивать рубашку.

Я что-то почувствовала себя совсем неловко и на всякий случай сделала пару шагов назад.

– Иди сюда, трепетная лань!

– Это зачем?..

– А чтобы ты потом не говорила, что я злой и бесчувственный горный козел!

Я подошла поближе. Воронцов, смеясь, скинул с плеч рубашку и повернулся ко мне спиной. Черная птица замерла за секунду до смерти, острые камни уже ждали ее тело, они предчувствовали победу…

Я дотронулась до его плеча… Он резко развернулся и прижал меня к себе, каштановые глаза стали огненными, и я сжалась от предчувствия его полной победы надо мной…

Распахнулась дверь, и влетела Люська. От увиденного она просто обалдела, раскрыла рот и плюхнулась на стул.

– Там аудитор приехал… документов не хватает… – забормотала Люська, пытаясь прийти в себя.

Она тут же вскочила, опять села и повторила:

– Там аудитор…

Воронцов тихонько отстранил меня и стал одеваться.

– Идите, Людмила, сейчас я спущусь к вам, вы же позволите мне одеться?

Люська пулей вылетела из кабинета. Думаю, что она тут же забыла про аудитора и по пути к юристам рассказывала всем о том, что увидела в кабинете у начальника. Меня это не очень огорчило, хотя подобная репутация и не радовала меня: мне хотелось слыть девушкой неприступной.

– Я скажу Стасу, чтобы он тебя подвез.

Мне почему-то стало грустно и обидно. Объяснить этого я не могла и, выходя из кабинета, пробормотала:

– Не надо, я сама доберусь.

Но когда я вышла на улицу, то увидела машину Воронцова с распахнутой дверцей, а рядом стоял его водитель Стас и явно поджидал меня. Это был тот самый водитель, который сбил меня тогда на дороге.

– Давай садись, – кивнул он мне.

Я молча села в машину, спорить и язвить не хотелось. Мы рванули с места.

– Ты что такая тихая, обидел, что ли, кто?

Я помотала головой.

– Ты уж прости меня, что тогда так получилось, не хотел же я.

– Это я понимаю.

– Ты, может, следователя боишься? Так ты не думай об этом, Виктор Иванович разберется, он частных детективов нанял, они свою работу знают, найдем мы того, кто Селезнева порешил.

– Да нет, я просто устала… – сказала я. – А что эти частные детективы могут?

– А все: следить, документы разгребать, им за это знаешь какие деньги платят! Вообще, Селезнева жалко, неплохой был мужик, правда, я редко его видел…

– Я его вообще неделю знала.

– Жена у него только… сестрица Воронцова, ух, и злобная тетка, как он с ней жил, не понимаю.

– Любил, может?

– Да ты что, тут все на деньгах и держалось, слышал я пару раз, как она его попрекала да пугала, что без гроша оставит. У него только что и было своего, так это дача.

Дача… Я оживилась: как же я могла забыть про дачу!..

– А что за дача, где?

– Я один раз там был, по Рогачевскому шоссе километров восемьдесят, далековато, но зато своя, от жены его не зависящая, видать, денег сам на нее скопил.

Я вспомнила: Селезнев говорил, что купил дачу пару лет назад, наверное, это было до того, как он решил обокрасть собственную фирму на три миллиона долларов и бежать куда-то там на Мальту.

– Восемьдесят километров, далековато, – я стала развивать тему, чтобы побольше узнать о местонахождении интересующего меня участка.

– Зато место там хорошее, речка есть, рыбачить вряд ли можно, хотя желающие на это дело всегда найдутся, но ноги пополоскать летом приятно, да и название у поселка весьма притягательное.

– Какое? – спросила я.

– «Райские чащи».

– Пошлятина какая-то, – сказала я, ликуя в душе.

– Я обратно-то тебя забрать не смогу, там проверка у вас сегодня, обещал развезти их по домам.

– Спасибо, что подвезли.

Я ожидала, что Ерохин навалится на меня с вопросами, но весь этот допрос был весьма скучным мероприятием. Мне пришлось рассказать, где я работала раньше, с кем на работе у меня приятельские отношения, какой характер был у Селезнева и прочую ерунду.