ты думал, кто? Волк? — патрульный невесело усмехается золотым зубом.

— Что вы тут делаете? В пещере в этой?

Патрульный вздыхает. Мишаня косится на вход, с тревогой ожидая, что на пороге вот-вот появится Егерь с ружьем, а еще хуже — злое раненное им животное.

— Ну че молчите-то?

— Смешной ты парень, ей-богу. — Патрульный сплевывает на пол.

— Чего смешного?

— Сам дулом мне в харю тычешь, сам же и выкаешь мне еще. Вежливый бандит.

— Я не бандит.

— Так вот и мы не бандиты.

Мишаня пожимает плечами.

— Вы отвечать на вопросы будете? Я ж вам доказал уже, что не боюсь выстрелить.

— Да уж, весь в брата. И в отца своего.

Ярость и гордость накатывают на Мишаню двумя горячими волнами, заставляя руки, сжимающие ружье, подняться над землей.

— Ну тише, тише. Я это как похвалу тебе, если что.

Мишаня сглатывает.

— Вы Петьку за что убили?

Брови патрульного ползут вверх.

— Так вот в чем дело, вот чего ты тут ружьишком дедовым размахивать начал. Тю-ю…

— А вы не отговаривайтесь. Вы мне правду скажите, что делали тогда ночью в лесу, и что прячете здесь, и зачем вам… зверь?

— А вот он тебе и расскажет. — Патрульный кивает на вход, где на фоне белого марева снегопада вырисовывается рослая фигура Егеря. К его сапогам жмется, прижав хвост, собака.

— Безоружные мы! — кричит Егерь, поднимая вверх руки.

Мишаня взмахивает стволом, показывая ему проходить.

— Ты ружье-то, может, опустишь, и мы так поговорим? Как мужики? — произносит Егерь, поравнявшись с ним.

Мишаня смотрит на старого серо-желтого пса, который идет за Егерем, опустив голову. Крови на нем не видно, только влажная от снега шерсть стоит торчком на холке.

— Значит, ты нас раскрыл, — говорит Егерь, присаживаясь на край одного из ящиков. — Ты ружье-то опустишь?

— Докажите сначала, что брата моего не трогали.

— Не трогали.

— Это не доказательство.

Егерь цокает языком.

— А ты не судья. Голову включи на минутку. Похожи мы на убийц?

— Нет, но вы что-то прячете.

— Опусти ружье свое, и поговорим тогда, — спокойно произносит Егерь, медленно проводя ладонью по спине пса.

Мишаня нехотя опускает ружье. Патрульный тут же, матерясь, лезет в карман. Ствол будто сам по себе подпрыгивает, уставившись на него.

— Да успокойся ты, закурить я хочу. Вот молодежь нервная пошла, — шипит тот. — На вот, хочешь?

Он протягивает Мишане скомканную пачку.

— Да куда ему курить, он в школу ходит, — ворчит Егерь, потянувшись за сигаретой.

— Что вы прячете в этом лесу?

— Сам посмотри. — Патрульный кивает на ящики.

Мишаня подходит ближе, осторожно обходя свернувшуюся в ногах у Егеря собаку, которая ни на минуту не сводит с него раскосых желтых глаз. Он приподнимает крышку и заглядывает внутрь. В коробке ровными рядами лежат упакованные в пластик белые брикеты.

— Это наркотики у вас? — Мишаня резко отдергивает руки. Крышка с грохотом падает на ящик, эхо подхватывает звук и разносит по узкому горлу пещеры.

Собака прижимает уши.

Егерь и патрульный переглядываются, а потом прыскают со смеху.

— Если бы! А точнее, упаси господь! — Егерь бьет себя ладонью по коленке.

— А что это такое, белое? — спрашивает Мишаня, облизнув пересохшие губы.

Егерь тяжело вздыхает и переглядывается с патрульным. Тот кивает, закатывает глаза и затягивается остатком сигареты.

— Санкционка это. От границы по старой дороге возим, здесь у нас перевалочный пункт. А потом в город, на продажу.

Мишаня хлопает глазами, вновь приподнимает крышку другого ящика, запускает туда руку и достает одну из упаковок сыра. На этикетке улыбающаяся девочка с синими капельками вместо глаз. Мужики покатываются со смеху, глядя на его лицо.

— Угощайся. Мать рада будет наверняка. Хотя ей сейчас и повкуснее поляну накрывают, — добродушно говорит Егерь, то и дело сглатывая смешинки. — Лучше деду отдай. Дед у тебя молодец.

Мишаня достает еще пачку, потом еще, пока не докапывается до самого дна. Там и правда один только сыр, всякий разный, такого Мишаня даже и не пробовал никогда.

— Ну не наглей уж, пацан. Две, ну три, но не больше, — ворчит дэпээсник, глядя на распотрошенный ящик.

— Простите, мне… я… — В растерянности Мишаня приседает на край одного из ящиков и смотрит в стену, не в силах уместить все в своей голове. Через мгновение в ладонь ему утыкается что-то холодное и мокрое.

— О, Норд тебя простил, смотри-ка, — с улыбкой говорит Егерь. — И мы обиды не держим.

— Только если молчать будешь. Баш на баш — ты на нас не нападал и ничего про нас не знаешь, — добавляет патрульный.

— А Петька?

— Заладил же. Петьку волк задрал. Черт его знает, откуда он явился сюда, но я сегодня утром в морге был. Там препарировали твоего волка, — произносит Егерь, стаскивая с головы меховую шапку.

— И что?

— И то.

— Да что?

— Ну мать твою за ноги, ты хочешь, чтоб я сказал тебе, да?

— Хочу.

— В желудке у него куски одежды непереваренной. Совпали с курткой брата твоего.

У Мишани перед глазами сразу встает Петька в этом его дурацком бомбере «адидас», новеньком, которым он так гордился, что даже ценник отрезал только на второй день.

Мишаня невольно издает звук, похожий на всхлип. Он и сам не замечает, как глаза его наполняются слезами.

— Ох, ну что ты нюни-то разводишь, как баба, — шипит патрульный.

Егерь кидает на него укоризненный взгляд и хлопает Мишаню по плечу.

— Знаю, понимаю, что трудно смириться. У меня брат когда на заводе