матраса прежде, чем на него успевает сесть Матвей. На кухне, в глубине углового стеллажа, позади населенных молью баночек со специями, она находит маленькую початую бутылку «Метаксы». Судя по мертвой мухе, прилипшей к горлышку, открыта она уже давно, но Насте плевать. Вместе с находкой она возвращается в комнату и, сев на краешек матраса, крутит пробку. Та не поворачивается.

— Дай сюда, помогу.

— Отстань. Ты меня уже спас сегодня, спасибо большое. — Она саркастично щелкает языком, чувствуя, как в ней просыпается знакомая, столько лет проспавшая ненависть. Завернув колпачок в уголок пижамы, она с яростью проворачивает его, пока тот не поддается. Поднеся бутылку к носу, она вдыхает приторный гадкий запах. Ей нужно это, ей нужно это сейчас, она не готова посмотреть в глаза прошлой ночи без обезболивающего, ей нужно хотя бы попробовать разобраться во всем, пока до нее наконец не дойдет реальность происходящего.

Она доливает содержимое бутылки в горячую воду до самых краев, потом подносит бутылку к чашке Матвея.

— Я не пью.

— И давно?

— Шесть лет, три месяца и семь дней.

Настя знает, о какой дате он говорит. Она чувствует, как проваливается куда-то вниз. В солнечный, несмотря на близкую осень, день, в тело девочки, которая чувствует мир вокруг так ярко и так остро, как будто бы у нее нет кожи. Ей холодно, она дрожит и стискивает зубы, но ни за что не признается в том, какой беззащитной она чувствует себя в чаще леса, только еще крепче сжимает ладонь Матвея. А он смотрит на нее сверху вниз и заправляет ее черные волосы за ухо, спрашивая ее, не пора ли остановиться.

— И черт с тобой. Тебе же хуже.

Она подносит чашку к губам.

— Со дня обряда.

— Я поняла, не тупая. И прекрати уже называть это так. — Она делает пальцами кавычки в воздухе, расплескивая на свои пижамные штаны кипяток. — Говоришь, как будто веришь в это.

— А я и верю.

— Ну и дурак. Неужели правда отыскал меня только из-за этого? Я же твой враг, я предатель. Зачем меня спас от полиции?

Он усмехается, складка между его бровей разглаживается, на миг придав его жесткому лицу мальчишеское бесшабашное выражение.

— Что смешного?

— Ты нисколько не изменилась.

— Это неправда. Хватит это повторять.

— Со стороны виднее.

Настя хочет плеснуть ему водой в лицо, но вместо этого допивает ее залпом и вскакивает на ноги.

— Почему ты решил, что меня арестуют? Зачем ты таскаешься за Катей? Что ты такое сделал в баре, что мне пришлось тебя… — Она смотрит на тонкую розовую полоску, растянувшуюся от уголка его темного глаза до острой линии подбородка. — Но начать можешь с того, как ты умер.

— Задолжал я людям одним серьезным, еще до того, как меня повязали шесть лет назад.

— И что?

— А то, что долг мой так и крутился, пока я сидел, понимаешь.

— И ты решил исчезнуть?

— Да.

— И кто ты теперь, призрак? Откуда у тебя права, чтобы ездить на машине? Что это за дом?

— Это дом одного моего старого знакомого.

— А где сам знакомый?

— Ты на что намекаешь?

— Ни на что. Просто я не понимаю, как можно инсценировать собственную смерть.

— Очень просто. Я сказал всем, что пошел на рыбалку, и так с нее и не вернулся.

— И те люди, которым ты был должен, такие конченые идиоты, просто поверили в то, что ты вот так взял и умер.

— Но ты же поверила.

Настя фыркает.

— А вообще, сядь уже, пожалуйста, у меня от тебя голова кружится.

Настя снова фыркает и опускается на матрас, тянется за бутылкой, на этот раз не беспокоясь даже о чашке, делает глоток из горла. Коньяк жжет небо, но это даже приятно.

— Ну а Катя? Скажешь, случайно ты к ней прилип?

— Нет.

Настя тяжело вздыхает и откидывает волосы со лба. Этот глоток был лишним, ее голова начинает гудеть.

— Это жестоко. Она хорошая и одинокая.

— Я знаю.

— У вас что-то было?

Матвей отводит глаза, и Настя понимает все, кроме одного — почему ей не наплевать. У нее только что умер муж, ей должно быть плевать на все на свете. Она должна лежать, скрючившись, на полу, обхватив руками колени, должна выть, должна умирать вместе с ним. Видимо, Матвей замечает что-то на ее лице, потому что он тянет ладонь к ее рукам и накрывает ее пальцы.

— Мой муж умер, — произносит она, уставившись в стенку.

— Мне правда очень жаль.

— Ни черта тебе не жаль.

— Не чертыхайся.

— А то что?

— А то придет тот, кого ты зовешь.

— А и пусть приходит, знаешь ли! Но только нет, ничего подобного. Звали мы его тогда, и он не пришел.

— Откуда ты знаешь? Он всегда приходит, когда его зовут, просто мы не всегда это замечаем. Вот посмотри, сколько всего тебе вдруг дали, а потом отняли разом. Это все твой обряд.

Она смеется, тихо и невесело.

— А ты не смейся. Сама посуди: все повторяется. Сначала он сделал тебе очень хорошо, а потом забрал что-то взамен. Как у остальных.

— И что это он хорошего мне дал? — Она фыркает.

— Например, то, что ты вырвалась из поселка, что у тебя огромная квартира, что ты вышла замуж.

— Только вот ненадолго.

— Так в этом и смысл сделки. Если она удачная, то ты должна заплатить.

— Так пусть берет мою душу. Ты же знаешь, я никогда ею не дорожила.

Матвей долго