На медицинском факультете Гарвардского университета я провел три года, после чего по рекомендации доктора Трейнера меня на пять лет направили в резидентуру[55]Массачусетской больницы[56]по специальности общая хирургия. Это была большая удача: в больнице я научился многому. Кроме того, вынужденный дежурить фактически через сутки, я понял, что человек способен обойтись гораздо меньшим количеством сна, чем обычно принято считать. Довольно часто мне приходилось работать три дня и две ночи подряд без всякого сна. После семидесяти с лишним часов почти непрерывных операций я возвращался к Эмме, спал от силы часов шесть, а проснувшись, снова был готов резать, удалять, сшивать.

И такой я был не один. В Массачусетской больнице нас было двенадцать резидентов, двенадцать молодых врачей, тщательно и беспристрастно выбранных среди выпускников крупнейших медицинских колледжей всего мира. Нас называли «лучшими из лучших», и мы действительно были таковы. Подтверждением этому могли служить результаты нашей работы. Конечно, резидентура отнимала очень много времени, и мне редко удавалось пробыть с Эммой достаточно долго, но я успокаивал себя тем, что каждый час, проведенный в операционной, помогает мне отточить врачебные навыки и приближает к мечте – к тому моменту, когда я смогу вылечить мою жену.

Когда срок резидентуры в Массачусетской больнице подошел к концу, мне позвонил один их лучших в мире трансплантологов и предложил поработать под его началом в университете Вандербильта[57]. Целью этой «стажировки», как он ее назвал, было изучение методики пересадки сердца. Излишне говорить, что мы с Эммой сразу же согласились и на полтора года перебрались в Нэшвилл. Там я и познакомился с высоким, худым, на удивление скромным и мягким человеком, который тем не менее считался если не лучшим в мире специалистом по пересадке сердца, то, во всяком случае, одним из первой тройки. Разумеется, он пользовался колоссальным авторитетом и был живой легендой современной кардиохирургии, однако, несмотря на это, он настаивал, чтобы мы звали его просто Билли. Так мы его и звали, но в разговорах между собой непременно добавляли к имени уважительное «сэр».

Если Массачусетская больница научила меня не медлить, не чесать в затылке, а принимать решения мгновенно, то в медцентре при университете Вандербильта меня научили лечить. Пересадка сердца сама по себе несложна – ее методика давно отработана и доведена до совершенства. Как вырезать больное сердце, как вшить здоровое, как зашить пациента – все это давно известно. Самое сложное наступает после того, как хирургическая операция благополучно завершилась. Мало пересадить больному здоровое сердце – врач должен с помощью сильнодействующих лекарств заставить тело пациента не отторгать донорский орган. Для этого необходимо ослабить иммунную систему организма и помешать ему атаковать самого себя просто потому, что неизвестно чье сердце вдруг оказалось в теле, для которого оно никогда не предназначалось. И надо сказать, задача это весьма непростая и тонкая. Чтобы предотвратить отторжение донорского сердца, реципиентам приходится принимать в среднем около четырнадцати разных таблеток в день, и не как попало, а по определенной схеме.

Таким образом, каждый хирург-трансплантолог должен по умолчанию быть хорошим специалистом в области инфекционных заболеваний различной этиологии. Ему приходится специально готовить себя таким образом, чтобы с первого взгляда распознавать симптомы болезней, которых другие врачи просто не видят, реагировать на малейшие изменения в количестве кровяных телец и в химическом составе крови, различать обертоны кашля, подмечать изменения цвета глазных белков и кожи. Да что там, даже появление неприятного запаха изо рта может свидетельствовать о развитии какого-то воспалительного процесса!

В отличие от большинства хирургов, оперирующих людей, с которыми они никогда не встречались и никогда больше не встретятся (последний осмотр перед окончательной выпиской не в счет), трансплантологи знакомятся со своими пациентами задолго до операции. Они знают их биографии, их семейную историю и вместе с ними переживают мучительное многомесячное ожидание подходящего донорского сердца. После операции трансплантологи встречаются с пациентами на протяжении нескольких лет: сначала раз в неделю, потом раз в месяц. И изменить этого нельзя, поскольку врач и больной оказываются прочно связаны друг с другом тем невероятным, таинственным действом, почти чудом, когда первый вкладывает чужое сердце в грудь второго – и сердце вдруг оживает и начинает биться.

Хирурги других специальностей редко оказываются связаны с пациентами столь тесными узами.

В Вандербильде я пробыл полтора года и уже начинал задумываться о том, что мне делать дальше, когда мне позвонили из Атланты. Городская больница Святого Иосифа собиралась открыть у себя отделение трансплантологии, и мне предложили его возглавить. Билли отпустил меня без вопросов и дал мне свое благословение. На прощание я крепко пожал ему руку и от души поблагодарил за все.

Так мы с Эммой вернулись в Атланту.

К этому времени я постоянно носил с собой два пейджера и два мобильных телефона, поскольку все эти последние семь лет меня в любой момент могли вызвать в больницу. Мне исполнилось тридцать, и больные стекались ко мне со всего штата. Я ни разу не потерял пациента и ни разу не попадал под суд. Все мои операции неизменно заканчивались удачно, и слухи о моих способностях распространялись.

После двух лет моей самостоятельной работы нам с Эммой позвонил Чарли, который занимался строительным бизнесом к северу от Атланты. Он рассказал нам о двух выставленных на продажу «симпатичных» участках на северном берегу озера Бертон. По его словам, участки, на одном из которых все еще стояла однокомнатная постройка с верандой – бывшая рыболовная база, находились друг против друга, и разделял их только узкий залив. Его сообщение нас заинтересовало, и уже в следующее воскресенье – вечером, когда у меня не было плановых операций, – мы трое встретились с представителем риелторской конторы и отправились осматривать участки. Рыболовная база оказалась довольно ветхим и убогим строением, больше похожим на сарай, но могла послужить нам с Эммой в качестве летнего домика по крайней мере до тех пор, пока мы не сможем построить здесь что-нибудь по своему вкусу. Впрочем, Эмма принялась мысленно рисовать себе наш будущий дом чуть не с того самого момента, когда мы пересекли границу выставленного на продажу участка, а на обратном пути в Атланту сделала несколько зарисовок, воплотив мечты на бумаге. Мы решили не откладывать дела в долгий ящик и прямо с шоссе позвонили в риелторскую контору, чтобы сообщить о своем согласии, а спустя еще несколько дней перевели деньги и подписали необходимые бумаги.