– Не теперь; это мы уже ввечеру посмотрим. Каково идут работы?

Я объяснил о состоянии инженерных работ, про морские же упомянул только о сносе горы, находя, что работа сия очень продолжительна; но государь сказал, что она необходима для очищения места, дабы начать адмиралтейские строения. Он спросил о доках, но я не мог дать подробного отчета о сих работах.

– Ты, верно, не любопытствовал их видеть? – сказал он, улыбаясь.

– Там не наши работают, – отвечал я, – а вольные каменщики.

– Как у вас идет с морскими? – спросил государь. – Дружно? Ссор нет?

– Никаких не было, ваше величество, и мы тщательно избегаем всякого столкновения, которое бы могло произвести их.

В это время вошел Адлерберг с бумагами, говоря, что от барона Розена получены донесения.

– Что там такое случилось? – спросил государь, вскочив с постели с видом беспокойства, и поклонился мне.

Я вышел.

Вскоре после того государь вышел к обеду, к коему были созваны корпусные командиры. Он начал разговор с похвалы действию конной артиллерии на смотру и, обратившись к Капцевичу, сказал, что устройство сих 144 орудий, виденных поутру, имеет начало свое в тех двух гатчинских орудиях, коими Капцевич командовал во время покойного императора Павла Петровича и которые тогда в первый раз были заведены в России. «Не потому, – продолжал он, – что я батюшкин сынок, но поистине сказать должно, что он много трудился и хотел ввести полезные вещи. Как бы он порадовался, если б теперь, после сорока лет, он мог бы воскреснуть и видеть успехи положенных им начал!» После того государь говорил о наследнике, выхваляя охоту, которую он показывал к упражнениям войск и основательность, с какой он давал государю отчет в маневрах, им виденных. Потом во все продолжение обеда он разъяснял кавалерийским корпусным командирам утренние маневры, выхваляя устройство войск и действие начальников.

Сегодня было ученье драгунскому корпусу, коим государь также остался доволен.

22-го, день коронации, был церковный парад пехоте и обедня в лагере, где присутствовал государь, а после того лагерный развод. Государь, осматривая бессрочно-отпускных людей, нашел солдат моего полка, подозвал меня и, показывая мне их, расспрашивал о них. Я не видел, но говорят, что он то же самое сделал с А. П. Ермоловым, который будто обнял одного из них в присутствии всех.

При осмотре конных ординарцев всех полков государь пересказывал названия полков, к коим они принадлежат, прибывшему сюда с прочими иностранцами австрийскому генералу. Случаи сии не обходятся без несчастий: вчера на всем скаку упал с лошади и расшибся один уланский офицер, третьего дня на ученье нечаянно застрелили одного драгуна. Говорят, что на бывших ученьях уже довольно много случилось подобных несчастий.

Граф Витт служил вчера забавой. Ему велено было командовать всеми поворотами ординарцев, на что у него не доставало ни сил, ни голоса, ни знания. Старик был пешком. Он бросился вперед бегом, но не мог отойти дальше 100 шагов, как у него замерли и слова, и голос, и слух. Никто не смел явно смеяться. Государь сказал, что граф Витт по старости начинает уже глохнуть, а он остался один в поле, навлекая на себя всеобщее внимание странными телодвижениями и всякими кривляньями, имеющими цель выразить принимаемое им участие в успехе.

Вчера приехал великий князь Михаил Павлович. Он принял меня с необыкновенной лаской и предупредительностью, говорил много о полках бывшей Литовской гренадерской бригады и об участии, которое он принимал для отыскания и возобновления сделанного мной представления о пожаловании сим полкам Георгиевских знамен за Казимирское сражение. Говорил он много о штурме варшавском, выставляя отличие моих войск. Я всегда признавал, что он в успехе сего штурма принял более многих участия других, но находил, что скромность его, а всего более малая уверенность в себе, укрывали много достоинств его.

Вчера поутру граф Витт отвел меня в сторону и сказал, что накануне государь спрашивал его, справедливы ли доходящие до него слухи о распущенном состоянии, в коем находился мой корпус; граф Витт будто опровергнул сие мнение (наведенное графом Воронцовым), говоря, что, напротив того, в наилучшем порядке, и что во всех встретившихся с гражданскими властями неудовольствиях единственными виновными были местные власти. Я бы никогда не поверил справедливости слов графа Витта, если бы в сем случае не имел в виду каверзы его против Воронцова, коего места он домогается.

Я узнал, однако же, вчера от Бибикова[71], что граф Витт, сделавши в поездку свою в Петербург разные доносы на графа Воронцова относительно покровительства, даваемого им полякам, и всякой бесчинности, производящейся между его окружающими, уверил Воронцова, что все сие было доведено до сведения государя мною. По приезде в Петербург, граф Воронцов был принят весьма дурно. Имея тесную связь с Бенкендорфом, основанную даже на видах корыстолюбия последнего, он ездил после того к нему в Ревель и привез оттуда предлинное письмо государю, по прочтении коего государь помирился с Воронцовым и объявил ему, что вперед будет верить только его одним словам, а меня будто побранит, причем Бибиков предостерегал меня, что в случае, если государь мне об этом здесь ничего еще не говорил, то мог нанести мне неудовольствие при осмотре войск (так как законных к тому причин никаких не имелось).

Сказанное Бибиковым о поступках Витта, Воронцова и Бенкендорфа справедливо; в предположениях же он мог ошибаться: ибо невероятно, чтобы государь не видел истины, и не усматривается, какую бы он мог иметь надобность скрывать свое неудовольствие против меня ласковым обхождением. Войска мои без сомнения лучше виденных мною здесь; но если бы захотели в них искать недостатков, то сему пособить я не в силах.

С приездом в Киев государь был очень недоволен графом Гурьевым, коему и наговорил много неприятных вещей при первом свидании за то, что Гурьев встретил его не в соборе, а у крыльца дома. Гурьев в оправдание свое показал отношение Бенкендорфа, коим ему предписывалось так поступить; но государь отозвался, что сие распоряжение годится при возвращении из-за границы, а не в этом случае. В последствии своего пребывания в Киеве он всем остался очень доволен и за все благодарил Гурьева, но Гурьев просил своего увольнения от службы.

Полагают, что цель приезда сюда А. П. Ермолова состоит в помещении незаконнорожденных детей его. Он будто, выходя от Михаила Павловича, говорил ему: «Сделайте сие для меня, ваше высочество; я вам скажу: благодарю вас, Константин Павлович», на что будто великий князь в шутку погрозился ему.

Вчера, 23-го, была сделана государем тревога в лагере. Все войска собрались очень скоро, и начались для кавалерии маневры. День был жаркий, все движения делались рысью и вскачь, отчего лошади, изнуренные уже прежними смотрами, много пострадали. Поле позади войск было похоже более на поле сражения: падшие лошади, разбитые и больные люди, возвращающиеся в лагерь во множестве; всего подохло, вчера только, 140 лошадей и 8 человек ушиблено.