из банды, орудовавшей в горах Самния, с мечами обращаться умеют, так что зрелище обещает быть прелюбопытным.

Далее (см. программку) был сожжен заживо известный вор. Его приодели, нарядили Геркулесом. Виталис опять же заставил его выучить текст и отрепетировал позы, сопутствовавшие знаменитому самосожжению великого героя и покровителя ныне царствующей династии. Зрелище получилось душераздирающим и несколько двусмысленным, однако Публий проявил себя прекрасным организатором и тут же сбил уныние и возможность всяких сопоставлений потешной сценкой, изображавшей любовные ласки Пасифаи, жены критского царя Миноса, которую Венера, по преданию, наказала постыдной и неуемной страстью к быку.

Бык оказался выше всяких похвал. Местная Пасифая, привязанная к деревянному ложу, кричала так, что слышно было в верхних рядах.

Перед перерывом состоялось выступление шутов и мимов, и, наконец, после перерыва под торжественные звуки туб и корницинов на арену строем вышли гладиаторы – все празднично одетые, в пурпурных, расшитых золотым шитьем солдатских накидках, наброшенных поверх превосходного облачения. Каждый в изумительной работы шлемах, изображавших какое-либо животное, птицу или рыбу. Покачивались прикрепленные к шлемам пышные страусиные и павлиньи перья, ярко блистало на солнце вооружение, которое несли вслед за бойцами рабы. Обойдя арену, гладиаторы выстроились перед императорскими трибунами, где в главной ложе сидел Коммод, обернутый в пурпурную тогу, а в ложе императрицы – Анния Луцилла, за которой указом Марка Аврелия после смерти Луция Вера, его соправителя и мужа Аннии, были оставлены все высшие почести, полагавшиеся жене императора.

Здесь гладиаторы хором выкрикнули приветствие божественному Луцию и по знаку императора, разрешившего начать бои, покинули арену.

Гладиаторские сражения заняли два дня, так что только спустя неделю, ближе к вечеру, император ознакомился с отчетом, представленным Тертуллом, и приказал доставить стихотворца к нему.

Тертулла провели в просторный зал, где вдоль стен на мраморных подставках были выставлены бюсты прежних императоров. Пол был покрыт красивой мозаикой, изображавшей Мария, побеждающего толпы тевтонов и кимвров. Цезарь жестом пригласил поэта сесть. Тертулл опустился в кресло, установленное в изножии лежанки, на которой, подперев голову рукой и откинувшись к боковой спинке, полулежал Коммод. Он заглянул в свиток, предназначенный для публикации в «Городских ведомостях», и заявил:

– Что тут скажешь? Врешь складно. Хотелось бы только поменьше вранья и дешевых насмешек, которые ты, Тертулл, неуместно позволяешь себе. Я понимаю, ты сатирик, юморист, не можешь без кукиша в кармане, но все-таки надо знать меру.

– Господин! – воскликнул вмиг перепугавшийся поэт. – У меня и в мыслях не было…

– Верю, – охотно согласился Коммод, – потому и прощаю. Ведь стихосложение – занятие, приравненное к божественным. Я знаю, ты не волен над собой, когда, пропитавшись вдохновением, водишь пером по бумаге. Твоей рукой водит Аполлон. Вот пусть только он и водит. Не подпускай к своему рабочему месту таких дерзких и самонадеянных богов, как пройдоха Меркурий, весельчак Пан или вечно пьяный толстяк Силен.

– В чем же, государь, я соврал и позволил себе насмешку? Где вы вычитали что-либо подобное?

– Вот, пожалуйста, «совершив путь с моложавой поспешностью». Что за «моложавая» поспешность? Издевательство? Безусловно. Неумением сдерживать порывы отличается юность, а никак не моложавость, присущая начинающим стареть мужчинам. Так и пиши: «с юношеской поспешностью» и не пудри людям мозги.

– Но, государь, выше во фразе уже употреблено слово «юноша». Получается повтор.

– Пусть повтор, только не моложавость. Или вот еще – «увидя такого государя, римляне приняли его со всевозможным славословием». Знаешь кого славословят? Если мне не изменяет память, славословие – это лицемерное восхваление того, кто явно не заслуживает почестей. Я могу согласиться с тем, что пока меня не за что возносить, но объявлять об этом публично считаю дурным вкусом и кукишем в кармане. Что же касается «увидя», это даже не насмешка, а вызов. Ты же славишься как редкий умелец в подборе слов. Стихи пишешь, а тут «увидя»! Одним словом, исправь эти места.

Император выглядел усталым, однако пребывал явно в приподнятом настроении. Он предложил поэту отведать фалернского, сам отпил вино из бокала. Вино было замечательным, даже в Африке, славившейся своими виноградниками, он не пробовал такого. Италия есть Италия. Здесь все самое лучшее, самое изысканное, а если чего нет, прикажи – и привезут.

– Впрочем, – продолжил Коммод, – мне нравится твоя строптивость. А также борода. Борода классная. Мы найдем ей применение. Потом. Ладно, за твое усердие тебя ждет награда.

– Господин, – робко попросил Тертулл, – если будет позволено…

– Что еще? – нахмурился Коммод.

– Не могу скрыть одолевшую меня страсть.

– Ну-ка, ну-ка? – заинтересовался император. – Ах, какая борода! Она просто возжигает мне сердце. Что бы ты хотел получить в награду, нехороший? Женщину? Мальчика?

– Нет, господин, позволь мне взглянуть на чудо, которое ты привез из Богемии.

– Ты хочешь взглянуть на этого зверя?! – Коммод внезапно взволновался.

Он вскочил с ложа и далее повел речь совсем запросто:

– Знаешь, Тертулл, я сам был ошеломлен, когда мне показали это уснувшее в камне чудовище. Вот было бы здорово, если бы оно выбралось наружу! Если бы оно стало ростом с гору или с Капитолийский холм? Ты не побоялся бы выступить против него с оружием в руках?

– Побоялся бы, государь. Ведь я мирный человек.

– А я нет. Пойдем, я покажу тебе это сокровище. Там у меня есть еще кое-что.

Он приказал позвать Клеандра, подал знак Вирдумарию, и они вчетвером спустились в один из внутренних двориков дома Тиберия. Отсюда добрались до пристроенного к общему комплексу дворца Флавиев[35]. Здесь спустились под землю, где было устроено государственное казнохранилище, потом долго шли по лестницам, спускаясь то вверх, то вниз. Всю дорогу Коммод, захлебываясь, рассказывал Тертуллу о том, как эти сокровища попали в руки римлян, в конце объяснил, почему приказал поместить предпочитающий солнечный свет камень во мрак.

– Бебий рассказал мне, что у варваров есть легенда. В ней говорится, что крот… Знаешь крота? – обратился он к Тертуллу.

Тот кивнул.

– Скорее это был не крот, – продолжил Коммод, – а принявший его облик царь мохнатых подземных жителей. Подземный царь очень удивился, когда узнал, что оказавшийся в Богемии Геркулес никогда не видал янтаря и нет у него ни кусочка этого волшебного камня. Он пригласил героя в свою подземную мастерскую. Геркулес восхитился, увидев таинственный подземный замок, где самый малый камешек поворачивался к человеку своей лучшей стороной. Вот и я приказал воспроизвести пещеру царя кротов.

Вирдумарий открыл дверь в кладовую, и Тертулл вслед за императором вступил в ярко освещенную мерцающим светом масляных ламп искусственную пещеру. Повсюду на полу, на низких подставках, на искусно вырезанных, напоминавших уступы из камня полках грудами лежали куски