— Разлуки — это часть жизни, — сказала жена, гладя его по седым волосам, длинным, до пояса спадавшим — он, на лисий манер, стал в последний год носить их распущенными.

Да и клан ее в этом году наконец-то принял его, человека, как ее супруга и своего представителя. Детей-то их приняли еще года три назад — сестры ее долго капризничали перед своими мужьями, что состояли в Главном совете. Мол, дети — это святое, дети — цветы и плоды родительской жизни, самое лучшие и, кстати, дети ни в чем не виноваты, пошто их заступничества рода лишать?.. Даже если отец их — человек, да еще и проклят. Даже если мать их проклята.

Но, опасаясь влияния проклятия или гнева врага его дракона, главы клана настояли, чтобы шаман сам вместе с ними настоял, чтобы боги силою клана и силою божественною создали оружие против него. Точнее, кинжал против бессмертного. Всего одного — боги бы большее им не позволили. Они и так-то на мольбы лис страшно ругались. Но… Мало ли чего? Вдруг он угрожать станет лисьему клану? Вот как им остановить его? Или врага его?.. Или, может, они хотели больше, чтобы смерть Хосиоби увидела его?.. Она была одной из клана того кицунэ, ее терять не хотели.

Но, чтобы детей их приняли в клан и опекали — на случай, особенно, если с кем-то из родителей что-то случится — муж Хосиоби согласился участвовать в создании того кинжала, легендарного. А еще, поскольку был он бессмертным, получил разрешение стать одним из удзигами рода, божеством рода. Хотя и живым. Обычно-то души умерших становились удзигами после своей смерти. И чудесный кинжал был создан. И возросла слава этого клана кицунэ. Бояться стали другие кланы кицунэ и нелюди другие его. И даже боги боялись впредь задевать их. Предпочитали их избегать. На всякий случай. Даже если кинжал может отобрать жизнь только у одного, кому хотелось становиться тем одним?! Но, увы, из клана был кто-то несколько тысячелетий назад, кто жизнь свою провел очень благородно и достойно — положено было заступничество богов их клану.

Хосиоби поцеловала супруга в губы, крепко, долго, отвлекая от тяжелых мыслей. Отвлекла надолго.

— Давай просто радоваться тому, что есть, любимый! — сказала она, нежно целуя его в лоб

— Давай, — потерянно сказал шаман, но в следующий миг, увидев губки ее обиженно надутые, сам поцеловал ее. Забыв насколько-то про страшные свои мысли.

И сладко, и горько любить, когда с начала любви надвисает над парой корявая сухая ветвь дерева разлук и смерти. Но, говорят, как они любят, не любит никто. Пока кто-то ругается, привыкая к спокойному течению жизни и изучив уже сколько-то друг друга — эти несчастные впитывают каждое мгновение любви своей и близости.

* * *

Шел уже восьмой год его счастливой жизни. Шел уже восьмой или девятый век его жизни — он точно не считал. Ему больше нравилось считать улыбки на ее устах. И рождать бесконечное море поцелуев и ласк.

Подрастал сын их. Милый, смелый мальчик, лицом хорош необычайно. И в танцах восхитительный, как мать его. Дочурка подрастала. Уже получила пару рыбок и сладостей от деревенских детей человеческих, случайно мельком увидевших ее. Да письмо от одного аристократа столичного в ссылке, что мельком увидел ее, бредущую у реки. Она в задумчивости руками двигала грациозно как в танце. Она, кокетка пятилетняя, письмо ему изящным почерком написала. Он до последних своих дней — года двадцать три в надежде прожил еще — письмо то бережно хранил и ночью прижимал к своей груди, вспоминая юную красотку, которую видел всего лишь раз в жизни.

* * *

Раз приснился кошмар ему. Та жизнь давняя, человечья. Когда он ждал, что вот-вот ворвется в поместье отца возвратившийся Гу Анг. В ту ночь он четко видел лицо его. Четко видел лицо отца. И тот день, когда еще ненавидел брата старшего и наследника настоящего, когда боялся возвращения его.

Но наконец-то увидел он его во сне! Увидел кусочек своего прошлого! Кусочек его родины, оставшейся далеко за морскими глубинами. И плакал, от счастья что ли или от горя.

И долго успокоить его не могли поцелуи и объятия нежные жены.

А на следующий день все было мирно и тихо. Кружилась в танце малышка. На берегу реки горной, хотя и подальше от людей. В платье, сшитом матерью, белом-белом. Да танцевал, расползаясь по ущелью, кружевной туман, шлейфом обвивая хрупкую изящную девочку. И мужчина смотрел на дочку свою, от восхищения онемевший. Надо же, бывает красота такая на свете! Ужели он мог сотворить ее?.. Вместе с ней… только вместе с ней!

Подул холодный ветер вдруг с моря. Развеял тумана шаль клочьями, одеяние сказочной красоты порвал. Остановилось растерянно малышка. А, нет, растерянно смотрела куда-то в даль — за его спиной.

Обернулся отец. И остановилось сердце.

Шел к нему, медленно ступая, его сын, в одежде окровавленный.

— Ты… что с тобой? — подскочил мужчина, — Что… с матерью что с твоей?..

Тот еще не ответил ничего, но уже онемело, заледенело что-то внутри.

— Матушка… — сын остановился потерянно.

— Что?! — отец кинулся к нему, — Что с ней?!

И дочь к ним кинулась, птицею напуганною, забыла хвостик пушистый спрятать свой от волнения и топорщил он напугано подол одеяния ее.

— Она… — сын потупился, потом глаза грустные поднял, — Она отдала мне кусок мяса, в ткань шелковую завернутый. И велела отнести человеку. Я… я сам не знаю зачем, — руки отца сжались на его плечах, он выдохнул растерянно, — Я сам не знаю зачем! Матушка была в одеждах нарядных, словно в них на охоту пошла. Но она сказала — и я пошел. Отнес.

— К какому человеку? — спросил шаман старый, задрожав. Он не видел сейчас ничего, как ни хотел, как ни молил небеса.

Где она?.. Что с ней?.. Зачем?..

— Ну, тот… в деревне у края леса, — сын смущенно отвечал, — Помните, юноша молодой? Меня отец его в капкан поймал. А он меня спас, выпустил меня. Приласкал напуганного. Матушка плакала от счастья в тот день, — глаза грустные поднял, — Но я не хотел расстраивать ее! Ни ее, ни вас! Я… я случайно поймался в тот день. Но я постараюсь больше никогда не попадаться сейчас!

— Не понимаю, — отец вздохнул.

— Ну, у него вроде сын заболел? — наморщилась малышка.

— Вроде очень тяжело, — вспомнил наконец и сын, — О том болтали вороны и тэнгу с нашего леса. Матушка, может, послала ему гостинец.

Потерянно опустился на землю, колени ударив больно, отец его. И душу ударив пребольно.

Человек. Спаситель сына. Он женился уже и сына воспитывал. Сын заболел его. А Хосиоби послала ему кусок мяса. Своего мяса! Она послала ему свою печень, потому что печень кицунэ излечивает от любых болезней.

— Глупый! — дочка догадалась первее его, — О глупый! Что же ты наделал! Это же была мамина печень!

— Что?! — подскочил сын.

— Матушка отдала свою жизнь, чтобы отблагодарить его за твое спасение! — крикнула дочка, расплакавшись, — Но ты… почему ты нам ничего не сказал?! Ты должен был сразу рассказать нам о ней! А ты… пошел туда! Что ты за сын?!