Пытаясь прийти в себя, Мишка бездумно скролил новостную ленту: котики, голые девки, аниме, еда и селфи-самострелы, посты и репосты, лайки и комменты. Бессмысленная информация, не задерживаясь в голове надолго, летела мимо, вместе с собой выдирая кусочки темных воспоминаний. Именно этого сейчас хотелось Мишке: стереть, сгладить кошмар, так нахально вторгшийся в его жизнь. Уже через полчаса Мишка начал всерьез задумываться, а не привиделось ли ему это? И только взгляд, брошенный на затоптанный Ежом пол, напоминал – нет, не привиделось.

Телевизор в зале давно перешел на шепот. Заскрипел старый диван, это мама легла спать. А Мишка все крутил и крутил ленту новостей. Он думал о том, что надо бы еще раз выбраться в заброшенный двор и закрасить то дьявольское граффити. Из баллончика, ясно-понятно, не выйдет, а вот если презики краской наполнить да разбомбить, это и с дистанции можно. Да, пожалуй, действовать придется именно так, подумал Мишка. Только краску надо будет взять белую. Обязательно белую.

Что-то неуловимо знакомое царапнуло ему глаз. Раньше, чем Мишка успел осознать, палец щелкнул мышкой, раскрывая во весь экран фотографию… ту самую фотографию, что меньше часа назад удалил мелкий Гошка. Еж на ней стоял пригнувшись, готовый к прыжку. Его красные глазки с голодным упрямством сверлили Мишку, который вжался в кресло, пытаясь стать маленьким, незаметным как букашка… Парализованный иррациональным страхом, Мишка сидел, не в силах закрыть новость.

«Петрозаводск и Карелия»: Граффити – это хулиганство и вандализм, но иногда и среди уличных рисунков встречаются настоящие шедевры!

И три сотни лайков. И сотни полторы репостов. Широко раскрытыми от ужаса глазами Мишка смотрел на тех, кто поделился новостью, пустив смертоносное фото гулять по Интернету.

«Карелия, 21 век». Двадцать шесть тысяч подписчиков.

«Губерния Дейли». Тридцать пять тысяч подписчиков.

«Подслушано в ПТЗ». Тридцать одна тысяча подписчиков.

«Объявления. Карелия», «Молодежь Петрозаводска», «Петрозаводск сегодня»… Десятка три разнообразных групп с тысячами подписчиков, добровольно открывших свои мониторы черному колючему злу.

Мишка всхлипнул и только сейчас понял, что плачет. От испуга, от жалости к себе, от несправедливости происходящего. Он не заметил, когда стена на фотографии опустела. Лишь почувствовал на шее горячее дыхание.

За его спиной негромко фыркнул Еж.

* * *

К утру кто-то утащил фотографию в паблик «Лепры». Полтора миллиона подписчиков…

В первом часу ночи Сережка внезапно проснулся и заплакал, вырывая Катю из тревожной дремы. Вообще-то, для двух лет он был спокойным ребенком, даже чересчур, как желчно замечала свекровь. Ложился в девять, без капризов, спал как убитый до самого утра. А сегодня проснулся и заревел, горько и жалостливо. Катю точно пружиной подкинуло – выпрыгнула из нагретой постели, подхватила сына на руки, закружилась по комнате, нашептывая в горячее ушко:

– А-а-а… А-а-а… Ты чего, мой хороший? Спи давай, спи-засыпай…

Но было поздно. Вторя брату, захныкал пятимесячный Женька. Заерзал, раскачивая люльку, закряхтел и разразился обиженным ревом. С детьми на руках, превозмогая боль в сорванной спине, Катя метнулась на кухню. Малявки самозабвенно ревели, пока не щелкнул выключатель, заливая кухню тусклым светом. Женька, сморщившись, как слива, сразу угомонился, только хлопал заспанными глазами. А Сережка еще долго всхлипывал, цеплялся за Катину шею. Лишь после долгих уговоров, успокоенный ласковым голосом матери, он позволил усадить себя на стул. Но и там шмыгал носом, размазывал по лицу прозрачные сопли, то и дело мелко вздрагивая.

Катя поставила на плиту чайник, зажгла газ, привычно насыпала в бутылочку три ложки сухой молочной смеси. Через десять минут Женька жадно причмокивал теплым питанием в люльке, а Сережка повис у матери на шее. Только тогда Катя перевернула лежащий на столе мобильник. Стрелки электронного циферблата указывали на полпервого.

Полпервого. А Юры все еще нет дома.

От обиды сдавило грудь, защипало глаза. Катя стиснула зубы, загоняя бессильные слезы обратно. Как и на прошлой неделе. И на позапрошлой. Как все минувшие полгода. Когда обида улеглась, оставив легкий зуд в переносице, Катя присела на стул, примостив дрожащего сына на коленях.

– Что случилось, маленький? Что-то плохое приснилось?

Сережка больше не плакал. Сидел тихонько как мышка. Руки сложены на коленях, стеклянные глаза невидяще смотрят в одну точку.

– Вольк.

С царапающим хрипом слово пролезло сквозь пересохшее детское горло. Катя поежилась – голос у сына был какой-то чужой, каркающий.

– Вольк, – повторил Сережка и, выпучив глаза, раскинул тонкие ручонки вширь. – Басо-о-ой вольк! Отакооой!

Лепет ребенка для матери понятнее гладкой речи телевизионного диктора. Катя перевела не задумываясь и тут же поняла, где сын мог увидеть «басо-о-ого волька». На прошлых выходных Юрка, против обыкновения, остался дома. Возился с сыновьями, играл в «лошадку», книжки читал, совсем как раньше. Даже сам разводил молочную смесь для маленького Женьки. А вечером они с Сережкой в обнимку смотрели мультики перед сном. Катя толком не помнила, но был там один как раз про «басооого волька» с чудны`м именем. Каждый раз, когда мультяшная зверюга появлялась в кадре, зловеще рыча и щелкая челюстями, Сережка замирал, отчаянно вцепившись в отца. А тот, глядя на сына, громко хохотал и прятал его лицо у себя на груди.

– Ну, ерунда какая! – Катя ободряюще улыбнулась. – Нет здесь никакого волка.

Сережка шмыгнул носом, выжидающе глядя на мать.

– А если он к нам придет, – добавила та с готовностью, – мы его веником прогоним! Вот так!

Скорчив комично-серьезную физиономию, она показала, как будет гонять волка веником. Сережка, не выдержав, заливисто засмеялся.

– Тише-тише! – Катя приложила палец к губам. – Женька спит уже, наверное, давай-ка и мы тихонечко спать пойдем, ладно?

Послушно кивнув, Сережка оплел мать руками и ногами, как маленькая панда. Протестующе хрустнул позвоночник, и Катя понесла сына обратно в спальню. Темнота комнаты кисло пахла подгузниками. Маленький Женька давным-давно сопел, прилипнув губами к опустевшей бутылочке.

Уложив Сережку, Катя присела на край кровати. Сын сдался на удивление быстро, свернулся клубком, уткнулся в подушку и заснул, но она еще долго сидела, перебирая его мягкие волосы. Не было ни злости, ни обиды, даже плакать совсем расхотелось. Осталась лишь усталость, серая и тяжелая, как бетонный блок.

Прикрыв дверь в детскую, Катя погасила свет в коридоре. Ощупью добралась до дивана, залезла под одеяло и свернулась в позе эмбриона, подтянув колени едва не к подбородку, совсем как испуганный Сережка. Хотелось заснуть крепко-крепко и проспать до весны, когда тепло войдет если не в сердце, то хотя бы в тело. С мыслью о том, что давно пора подать на развод, забрать детей, переехать к маме, она так и не успела заснуть.