– Это ваша первая жена?

– Да. – Тихомиров нахмурился, недовольный, что его перебили. – Мила была душевнобольной. Мы с ней и познакомились, когда я проходил практику в психиатрической больнице. Это был самый тяжелый случай из всех, с какими мне приходилось сталкиваться. У нее, в отличие от большинства больных с суицидальным синдромом, не было никаких причин для стремления к смерти, внешнего толчка, события. Она просто время от времени впадала в жесточайшую депрессию. Три раза я ее спасал, а на четвертый… На четвертый сам и убил. – Тихомиров открыл окно, достал из ящика стола сигареты, закурил. – Сеансы мы проводили вдвоем с… ну, тогда еще он был моим другом. Анатолий Кисленко, отличный практик, великолепный организатор, заведовал отделением, где лежала моя жена. Анатолий прекрасно владел гипнозом, а я только теоретик, поэтому обойтись без него никак не мог. Да ведь я же и не знал, к чему может привести наша совместная деятельность! Если бы знать… – Тихомиров поднялся, подошел к окну, высунулся чуть не до половины, как будто ему не хватало воздуха, постоял так немного, вернулся на место. – Одним словом, мы проводили сеансы вместе. Обычно в его кабинете. Больше никто о нашей работе не знал, до времени мы держали ее в секрете. Все шло прекрасно: больные излечивались, выписывались из больницы. За год работы выздоровело двадцать человек из двадцати трех – результат более чем хороший. Тогда Анатолий предложил попробовать применить мою методику к Миле. Я сначала отказывался: мне очень не хотелось причинять ей боль, даже во благо. Но потом понял, что… Лекарства ей не помогали, терять было уже нечего. Я уже говорил, что у Милы не было причин для депрессивного состояния, она была больна по-настоящему, тяжело и глубоко больна. Поэтому отсутствовала и ситуация, которую можно было бы прокрутить. Последнее ухудшение ее состояния вызвала смерть матери. Собственно, смерть явилась только толчком, а не причиной, но я все-таки решил использовать свою методику. Мы трижды проводили сеанс в течение месяца, ей не становилось лучше, но Анатолий продолжал на что-то надеяться. Он был очень привязан к нашей семье… тогда был привязан. Мне тяжело это рассказывать! – Тихомиров судорожно всхлипнул. – Очень тяжело! – Он немного помолчал, затушил сигарету в пепельнице. – В общем, мы не смогли ей помочь. Мила выпила сильнодействующее снотворное и…

– Сильнодействующее снотворное? Но вы же говорили, что в тот момент ваша жена лежала в больнице. Где же она его взяла?

– Психически больные люди очень изобретательны в определенных случаях.

– И все же?

– К делу это не относится. Обманным путем выманила. Ее ведь навещали, попросила у… у своей подруги. Говорю же, это неважно, суть совершенно не в этом! – Борис Геннадьевич отчего-то вдруг раздражился. Андрей не стал настаивать, опасаясь, что он не станет дальше рассказывать. – В общем, Мила отравилась, а я… я все никак не мог успокоиться, пытался найти причину, почему моя методика на нее подействовала прямо противоположным образом. Ведь даже тем, кто не попал в счастливую двадцатку, не стало хуже. Всем им лучше стало, значительно лучше и этим трем. Я искал, в чем же ошибка, прокручивал в голове сеансы. И не только в голове прокручивал. – Тихомиров посмотрел на Андрея с вызовом, словно хотел сначала что-то утаить, но раздумал и вот теперь не только говорит, но и умышленно заостряет на некоторых деталях внимание. Пояснил: – Мы наши сеансы снимали на камеру. Я просматривал и просматривал записи… наконец, мне показалось, кое-что понял. Но тогда это была еще очень смутная мысль, предчувствие открытия. В кабинете Анатолия на стене висело чучело летучей мыши. Во время всех сеансов Мила не отрываясь смотрела на него. Не на доктора, как все больные до нее, а на чучело. И оно ее пугало. Ужасно пугало, просто повергало в ужас. Как я мог не обратить на такую деталь внимания раньше?! Мила сидела, раскачивалась мерно, всем телом, – была у нее такая болезненная привычка, как, впрочем, у многих с ее диагнозом, – и не отрываясь смотрела на чучело летучей мыши. Хуже ей становилось уже к середине сеанса, а под конец Мила просто приходила в экстаз ужаса, если так можно выразиться. И действовала на нее так болезненно именно летучая мышь. На других двадцати трех больных не действовала, а на нее… Я решил тут же проверить свою догадку, поехал в клинику и… наверное, первый раз в жизни поступил не как врач, а как одержимый идеей ученый. В тот день мы с Анатолием провели пять групповых сеансов с разными больными, даже с теми, с кем, я это прекрасно понимал, проводить их было крайне нежелательно. Нам повезло: один из пациентов повел себя точно так же, как Мила: не отрываясь смотрел на чучело мыши, и оно его явно пугало. Мы сверили его психологические характеристики с характеристиками моей жены, и они полностью совпали. Однажды переступив черту дозволенного, я уже не мог остановиться. Кисленко очень заинтересовался моей идеей и тоже стал одержимым. Мы работали, не щадя ни себя, ни больных. Больше трех лет так работали. В результате смогли выявить пятнадцать символов, действующих на людей так, как подействовала летучая мышь на Милу и другого больного. Самыми распространенными являются паук и молния.

– То есть всех людей на земле можно разбить на пятнадцать групп, реагирующих на свой символ. Всего таких символов пятнадцать, да?

– Нет, их гораздо больше. Трудно даже представить, сколько их вообще. Работа наша не была закончена. Вернее так: работу по выявлению символов я намеренно прервал, мне для моих целей было достаточно наиболее распространенных формул.

– И какая же у вас была цель? Массовое уничтожение населения или одиночные убийства не угодных вам людей? – Андрея уже всего трясло.

– Что вы! – возмутился бывший психиатр. – Совсем напротив! С самого начала я параллельно проводил другую работу: бился над тем, как использовать в благих целях открытые мною формулы смерти, заставить работать их не на уничтожение, а на созидание. Я предчувствовал, что такое возможно, и практика подтвердила мою догадку. – Тихомиров вскочил и в восторге, словно заново переживая свое открытие, заходил по кухне, потирая ладони. – Молекула смерти является одновременно для человека и его молекулой жизни. То есть она вообще не молекула смерти или жизни, а просто его личная молекула, его символ, его знак. Все зависит от того, при каком раскладе он появляется. Если при благоприятном, то и действует благоприятно, если же при трагическом, то… ну, соответственно.

– Вот как? – Андрей зло усмехнулся. – А скажите, что стало с теми людьми, на которых вы проводили ваши «гуманные» опыты? Они как, живы?

– Мы очень следили… брали их сразу под строгий контроль, проводили мягкий гипноз и… медикаментозное лечение назначали.

– И что? Жертв не было?

– Почти не было. То есть… Видите ли, был один только случай…

– Но во имя науки это ведь не страшно, правда?

– Зачем вы так? У всех бывают ошибки и просчеты. Тогда мы еще не поняли, до какой степени… Мы ничего не успели сделать. Но это был первый и единственный случай. С тем больным было проведено два сеанса, а потом его отпустили в пробный отпуск. Анатолий не предупредил лечащего врача, что отпускать его нельзя, и… В общем, он тоже, как и Мила, покончил жизнь самоубийством. Выбросился из окна. Я очень переживал, поверьте, и даже хотел прекратить опыты, но… Анатолий настоял. И в чем-то, если хотите знать, он оказался прав. Нельзя останавливаться на полпути.