— Или его правнучке.

Мы оставили деньги, взяли карту и ушли.

В парке Макмиллана имелись бейсбольное поле, три теннисных корта, большая детская площадка для школьников и маленькая, зато яркая — для дошколят. Сразу за ними тянулись две площадки для выгула собак: одна, огороженная, овальной формы, предназначалась для собак мелких пород, вторая, тянувшаяся вокруг первой, — для крупных псов. Складывалось впечатление, что кто-то немало постарался, чтобы сделать площадки максимально удобными для четвероногих питомцев — повсюду валялись теннисные мячики, а под каждым из четырех питьевых фонтанчиков стояли металлические миски. Еще мы увидели обрезки каната, каким обычно привязывают лодки. Собакам в Беккете жилось отлично.

В этот ранний вечерний час народу в парке было немного. Два молодых парня, средних лет женщина и пожилая пара выгуливали двух веймарских легавых, одного лабрадудля и брехливого корги, который командовал всем этим собачьим войском.

Никто из посетителей парка не опознал Аманду по показанной нами фотографии. Или не пожелал опознавать. В наше время люди не питают доверия к частным сыщикам, часто считая нас еще одним символом эпохи, ознаменовавшей кончину неприкосновенности частной жизни. С этим трудно спорить.

Парни с легавыми отметили сходство Аманды с героиней «Сумерек», если не считать прически, рисунка скул, носа и близко посаженных глаз. Затем они принялись спорить, как точно звали актрису, игравшую ее роль, — Кристен или Кирстен, но я не стал дожидаться, пока спор перейдет в разборку, напоминающую схватку между поклонницами вампира Эдварда и оборотня Джейкоба, и направился к женщине.

Она была одета со вкусом, но под глазами у нее залегли мешки такого размера, что в них можно было складывать мелочь. Верхние фаланги указательного и среднего пальцев у нее пожелтели от никотина. Единственная из посетителей парка она держала свою собаку — лабрадудля — на поводке. Каждый раз, когда псина его дергала, отбиваясь от наседавших на нее трех остальных, лицо женщины кривилось в сердитой гримасе.

— Даже если бы я ее знала, с какой стати стану вам об этом говорить? — сказала женщина. — Я вас знать не знаю.

— Если бы вы узнали меня поближе, я бы вас не разочаровал.

Она уставилась на меня немигающим взглядом, не выражавшим никакой особенной враждебности и оттого казавшимся особенно враждебным.

— Что натворила эта девушка?

— Ничего, — сказала Энджи. — Просто сбежала из дома. А ей всего шестнадцать лет.

— Я тоже в шестнадцать лет сбежала из дома. Но через месяц вернулась. До сих пор не пойму зачем. Могла бы не возвращаться. Осталась бы там.

Говоря «там», она ткнула подбородком в сторону детской площадки, на которой толпились детишки с мамашами, куда-то за парковку и высившиеся за ней синей грудой Беркширские холмы. Наверное, она полагала, что по ту сторону горного хребта ее ждала лучшая жизнь.

Энджи сказала:

— Девочка горько пожалеет о том, что убежала. У нее впереди — Гарвард, Йель. Любой университет по ее выбору.

Женщина дернула поводок.

— И ради чего? Чтобы получить работу в какой-нибудь конторе с зарплатой чуть выше минимальной? И повесить свой сраный диплом на стенку? И потратить следующие тридцать-сорок лет жизни на то, чтобы научиться спекулировать ценными бумагами и лишать людей работы, домов и пенсионных сбережений? А иначе для чего она училась в Гарварде? И она будет спать сном невинного младенца и объяснять себе, что во всем виновата не она, а система. А потом в один прекрасный день у нее обнаружат опухоль в груди. Ну да, милая, не повезло тебе, но что ж тут поделаешь? Поэтому ты уж окажи нам услугу, золотце, и сдохни поскорей к чертовой матери!

Когда она договорила, в глазах у нее стояли слезы. Дрожащей рукой она полезла в сумочку за сигаретами. Мне вдруг стало трудно дышать, словно воздух наполнился мелкими колючками. Энджи тоже стояла как оглушенная. Я отступил на шаг. Парочка геев и пожилая чета смотрели на нас любопытными взорами. Женщина выдала свою тираду не повышая голоса, но в ее интонациях было столько ярости и боли, что нам всем сделалось не по себе. Нельзя сказать, что меня это удивило. В последнее время мне все чаще приходится сталкиваться с чем-то подобным. Задаешь человеку простой вопрос или отпускаешь самый невинный комментарий, а в ответ на тебя обрушивается лавина гнева и горьких сожалений. Люди перестали понимать, что с ними происходит. И как до этого дошло. Словно однажды утром они проснулись и обнаружили, что все дорожные указатели украдены, а все карты стерты. В бензобаках нет топлива, в гостиной — мебели, а в твоем доме живут чужаки.

— Сочувствую вам, — выдавил я из себя. Что еще я мог сказать?

Она трясущейся рукой поднесла сигарету ко рту и прикурила от такой же трясущейся зажигалки.

— При чем тут ты?

— И все равно я вам сочувствую.

Она кивнула и беспомощно посмотрела на нас с Энджи.

— Просто надоело все, сил нет смотреть на это паскудство.

Она прикусила нижнюю губу и опустила глаза. Дернула поводок и повела своего лабрадудля прочь из парка.

Энджи тоже закурила, а я приблизился к пожилой чете, держа в руках фотографию Аманды. Мужчина стал ее рассматривать. Женщина даже не подняла на меня глаз.

Я спросил ее мужа, не узнает ли он Аманду.

Он еще раз взглянул на снимок и покачал головой.

— Ее зовут Аманда, — сказал я.

— Мы по именам друг друга не знаем, — отозвался он. — Это собачья площадка. Вот эта женщина, которая только что ушла, это «мама» Везунчика. По-другому ее никто не называет. Мы знаем, что когда-то у нее был муж, была семья, а теперь никого нет. Почему, неизвестно. Какая-то печальная история. Мы с женой — «родители» Далии. А эти два джентльмена — соответственно «папы» Лайнуса и Шрёдера. А вы — вы просто «пара скотов, которая довела до слез „маму“» Везунчика. До свидания.

Собачники двинулись к боковому выходу из парка, где стояли их припаркованные машины. Мы видели, как они открывают дверцы и псы запрыгивают на сиденья. Торча посреди собачьей площадки без всякой собаки, мы чувствовали себя последними идиотами. Обсуждать было нечего, поэтому мы просто стояли, пока Энджи докуривала свою сигарету.

— Пойдем, что ли? — сказал я.

Энджи кивнула.

— Только давай через другие ворота.

Она указала на выход с другой стороны собачьей площадки, и мы пошли туда, лишь бы не встречаться с людьми, только что облившими нас презрением. Ворота вели на детскую площадку, за которой начинался