тротуар, где мы оставили свою машину.

На детской площадке было многолюдно. Матери, дети, коляски, бутылочки, памперсы… Мы насчитали с полдюжины женщин и одного мужика, одетого в спортивный костюм. Рядом с ним мы заметили трехколесную прогулочную коляску. Он пил воду из пластиковой бутылки длиной с мою ногу. Казалось, он позирует перед женщинами, которым это нравилось.

Всем, кроме одной.

Она стояла в стороне, в нескольких футах от них, ближе к ограде, отделявшей детскую площадку от собачьей. Ребенок — девочка — висел у нее на груди в рюкзаке-переноске спиной к материнской груди, что давало младенцу возможность смотреть на мир. Однако мир малютку не интересовал. Гораздо больше ее интересовал рев. Мать сунула ей в рот большой палец, чем успокоила кроху, но лишь на секунду. Сообразив, что это не сосок груди, не бутылочка и даже не пустышка, она заорала снова, колотясь так, словно через нее пропускали электрический ток. Я вспомнил Габби в этом возрасте. Когда она временами вела себя так же. И каким беспомощным и бесполезным я себя тогда чувствовал.

Мать девочки постоянно оглядывалась через плечо. Я предположил, что она отправила кого-то за бутылочкой или пустышкой и теперь с нетерпением ждет посланца, недоумевая, куда он запропастился. Она принялась покачиваться на месте, пытаясь угомонить орущего младенца, но недостаточно интенсивно, чтобы эта метода сработала.

Наши с ней взгляды встретились. Мне хотелось подойти к ней и сказать, что дальше будет легче. Надо просто пережить эту фазу. Но в этот миг она прищурила глаза. Прищурился и я. У нее отвисла челюсть. У меня тоже. На лбу у меня выступила испарина.

Мы не виделись двенадцать лет, но это точно была она.

Аманда.

С ребенком.

Глава 19

Убежать она не могла. Не с ребенком в «кенгуру». Не с коляской и не с сумкой, набитой запасными памперсами. Даже если бы она бегала со скоростью олимпийской чемпионки, а мы с Энджи были бы инвалидами, ей все равно пришлось бы открыть машину, пристегнуть ребенка и завести мотор. Она бы просто не успела.

— Привет, Аманда.

Она смотрела, как мы приближаемся, но в ее взгляде не было страха, обычно мелькающего в глазах человека, не желающего, чтобы его нашли. Она глядела на нас спокойно и открыто. Младенец увлеченно сосал ее большой палец — вероятно, решил, что это лучше, чем ничего. Свободной рукой Аманда гладила макушку младенца, на которой курчавились тонкие светло-каштановые волосики.

— Привет, Патрик. Привет, Энджи.

Двенадцать лет.

— Как дела?

Мы подошли к разделявшей нас ограде.

— Да ничего.

Я указал подбородком на младенца:

— Славная девочка.

Аманда с нежностью перевела взгляд на ребенка:

— Правда, хорошенькая?

Аманда и сама была далеко не дурнушка, хотя на конкурс красоты ее не взяли бы — слишком волевое лицо и слишком умный взгляд. Слегка асимметричный нос как нельзя лучше гармонировал с таким же чуть смещенным в сторону ртом. По плечам у нее были рассыпаны искусственно выпрямленные каштановые волосы, окаймлявшие небольшое лицо и визуально делавшие ее меньше ростом, чем она была в действительности.

Малышка заерзала в переноске, впрочем, тут же вернулась к прерванному занятию и с новым пылом принялась сосать большой палец Аманды.

— Сколько ей? — спросила Энджи.

— Почти месяц. Мы в первый раз вышли погулять. Сначала ей вроде понравилось, а потом вдруг расплакалась.

— Ну да, они в этом возрасте все крикуны.

— А у вас тоже есть? — Аманда, все так же продолжая смотреть на девочку, скормила ей еще немножко своего большого пальца.

— Да, дочка. Четыре годика.

— Как ее зовут?

— Габриэлла. А твою?

Девочка закрыла глазки. От Армагеддона до полного блаженства не прошло и двух минут.

— Клер.

— Хорошее имя, — сказал я.

— Правда? — Она улыбнулась мне широкой и в то же время застенчивой улыбкой, полной очарования. — Вам нравится?

— Угу. Не затасканное. И не слишком модное.

— Вас тоже бесит, когда детей называют дурацкими именами вроде Персиваль или Оазис?

— А помнишь ирландский период? — спросила Энджи.

Аманда кивнула и рассмеялась:

— Бесчисленные Деверо и Фионы.

— Я знаю одну пару, — сказал я, — так они своего сына назвали Боно.

Она расхохоталась так громко, что девочка на миг приоткрыла глазки.

— Быть такого не может!

— Не может, — признался я. — Это шутка.

С секунду мы молчали. Улыбки постепенно стирались с наших лиц. Мамаши и спортсмен не обращали на нас внимания, но в парке, на полпути между площадкой и дорогой, я заметил какого-то мужчину. Он держал голову низко опущенной и ходил туда-сюда, стараясь не смотреть в нашу сторону.

— Это, видимо, отец? — спросил я.

Аманда посмотрела через плечо и обернулась ко мне.

— Он самый.

Энджи прищурилась:

— Вроде староват для тебя.

— Меня никогда не интересовали мальчишки.

— Ясно, — сказал я. — И что ты отвечаешь, если тебя спрашивают, кто он? Что он твой отец?

— Иногда. Иногда — что он мой дядя. Иногда — что старший брат. — Она пожала плечами. — Большинство людей этим вполне удовлетворяются. И больше никаких вопросов не задают.

— А чего он не работе? — спросила Энджи.

— Да он вроде как в отпуске. — Она помахала ему, он сунул руки в карманы куртки и двинулся к нам.

— А что вы будете делать, когда отпуск закончится?

Она снова пожала плечами.

— Будем решать проблемы по мере их возникновения.

— Неужели тебе этого хочется — устраивать свою жизнь здесь, в Беркширах?

Она посмотрела по сторонам:

— А чем тут плохо? Беркширы — место получше многих других.

— Значит, ты что-то запомнила? Тебе ведь тогда было всего четыре года.

Глаза у нее сверкнули.

— Я все помню.

Все — то есть слезы, крики, арест двух людей, которые ее любили, и меня, наблюдавшего за происходящим со стороны, хотя именно я был его причиной.

Она помнила все.

Мужчина наконец дошел до нас и протянул Аманде пустышку.

— Спасибо, — сказала она.

— Не за что. — Он обернулся ко мне. — Патрик. Энджи.

— Как дела, Дре?

Они жили всего в миле от собачьей площадки, в типовом двухэтажном доме, стоявшем на главной дороге. Сегодня утром мы проезжали мимо него как минимум дюжину раз. Светло-бежевые стены дома составляли приятный контраст с оконными рамами и столбами крыльца цвета меди. От дороги с широкими тротуарами его отделяло несколько ярдов. Пейзаж скорее напоминал небольшой городок, чем деревню. Через улицу расстилалась лужайка; за ней начиналась грунтовая дорога; дальше виднелась церковь с белой колокольней и протекал ручей.