— сказала Энджи. — У маленьких часто высыпает.

— Что мне делать?

— Ни на что серьезное это не похоже, но я тебя прекрасно понимаю. Когда вы собираетесь в следующий раз показать ее детскому врачу?

На секунду на лице Аманды мелькнуло выражение растерянности.

— На ежемесячный осмотр нам завтра. Как ты думаешь, с этим можно подождать?

Энджи мягко улыбнулась ей и сказала, легонько коснувшись ее плеча:

— Безусловно.

С крыльца донесся резкий звук. Мы подскочили. Оказалось, это почтальон просовывал в дверную щель почту: две рекламные листовки и несколько конвертов.

Мы с Амандой одновременно бросились к двери, но я находился ближе. Я поднял с пола три конверта, все три — адресованные Морин Стенли. Здесь был счет из электрической компании, письмо из «Америкэн экспресс» и еще одно — из управления социального страхования.

— Мисс Стенли, я полагаю? — Я протянул конверты Аманде.

Она выхватила их у меня из рук.

Мы вернулись в гостиную. Дре убирал фляжку в карман куртки.

Энджи стояла, склонившись над колыбелью, и смотрела на ребенка. Ее черты постепенно смягчались, пока она не стала выглядеть на десять лет моложе. Она перевела взгляд, и жесткость вернулась на ее лицо. Теперь она смотрела на Дре и Аманду.

— После всей той брехни и полуправды, которую вы пытаетесь нам скормить с тех пор, как мы перешагнули порог этого дома, у меня к вам всего один вопрос. Почему вы все еще здесь?

— Здесь — в смысле на планете Земля? — спросила Аманда.

— Нет, здесь — в смысле в Новой Англии.

— Это мой дом. Я отсюда родом.

— Да, но ты виртуоз в подделке документов, — сказал я.

— Ну, кое-что я действительно умею.

— За тобой охотятся бандиты с горелками, а ты надеешься отсидеться в девяноста милях от них. Ты уже могла бы быть в Белизе. Или в Кении. Но ты осталась. Почему? Я разделяю недоумение своей жены.

Клер заерзала в колыбели и внезапно заревела.

— Ну вот, — сказала Аманда. — Ребенка разбудили.

Глава 20

Она отнесла ребенка в спальню, и примерно с минуту мы слышали их голоса: плач младенца и воркованье Аманды, а затем она закрыла дверь, и все стихло.

— В каком возрасте они перестают орать? — спросил Дре.

Мы с Энджи рассмеялись.

— Ты же у нас врач.

— Я всего лишь помогаю им появиться на свет. Откуда мне знать, что с ними происходит после того, как они покидают материнскую утробу?

— А разве на медицинском факультете не изучают педиатрию?

— Изучают, но это было давно. К тому же тогда это для меня была только теория. А сейчас наступила практика.

Я пожал плечами:

— Все дети разные. Некоторые уже к полутора месяцам хорошо спят.

— А с вашей как было?

— Наша почти до пяти месяцев днем спала, а ночью орала.

— Почти до пяти? Черт.

— Ага, — сказала Энджи. — А потом у нее начали зубки резаться. Это ты сейчас думаешь, что уже все видел. А на самом деле ты понятия не имеешь, что такое орущий ребенок. Я уже не говорю про отиты. Не приведи господи.

Я сказал:

— Помнишь, когда у нее оба уха воспалились и одновременно зуб лез?

— Бросьте, — сказал Дре. — Нарочно издеваетесь?

Мы с Энджи взглянули на него и медленно покачали головой.

— Конечно, в кино и в сериалах такого не показывают, — сказал я.

— Ну да. Как только ребенок по сюжету больше не нужен, его не видно и не слышно.

— А я на днях смотрел сериал. Там отец — агент ФБР, мать — хирург, а ребенку шесть лет. В начале серии они в отпуске, но без ребенка. Ладно, думаю, наверное, оставили ребенка с нянькой. Потом выясняется, что нянька работает в той же больнице, что и героиня. А ребенок где? Надо думать, ездит по магазинам. Или играет в классики на проезжей части.

— Голливудская логика, — сказала Энджи. — Вроде того, как в кино перед больницей или какой-нибудь конторой всегда есть свободное место для парковки.

— А тебе-то какое до всего этого дело? — спросил я Дре. — Ребенок-то не твой.

— Да, но…

— Но что? Позволь задать тебе один вопрос. Раз уж с вашей брехней насчет происхождения ребенка мы разобрались, скажи: ты спишь с Амандой?

Он откинулся назад и заложил ногу за ногу:

— А даже если и сплю? Что с того?

— Этот вариант мы уже обсуждали. Я задал тебе вопрос. Ты с ней спишь?

— А вам-то что?

— Ты не производишь впечатления человека, в которого Аманда могла влюбиться. Ты не ее тип.

— Ей семнадцать лет…

— Шестнадцать.

— На следующей неделе будет семнадцать.

— Вот на следующей неделе я и скажу, что ей семнадцать.

— Я к тому, что в таком возрасте нет и не может быть никаких таких «типов».

— А я к тому, что, какой бы это ни был «тип», ты к нему по-любому не относишься. — Я развел руками. — Извини, но это бросается в глаза. Ты смотришь на нее такими глазами, что сразу ясно: ты только и ждешь, когда же ей наконец стукнет семнадцать. А вот в ее глазах я ничего такого не замечаю.

— Люди меняются.

— Конечно, — сказала Энджи. — Только вкусы у них не меняются.

— Блин, — сказал Дре. Внезапно он показался мне покинутым и одиноким. — Я не знаю. Я просто не знаю…

— Чего ты не знаешь? — спросила Энджи.

Он посмотрел на нее увлажнившимися глазами.

— Я не знаю, почему я продолжаю вредить самому себе. Каждые несколько лет ввязываюсь в очередную историю. Как будто специально, чтобы лишить себя шансов на нормальную жизнь. Мой психоаналитик говорит, что я иду у себя на поводу. Знаю, что поступаю неправильно, но ничего не могу поделать. Воспроизвожу поведенческую схему родителей, которые развелись, и надеюсь, что у меня получится то, что не получилось у них. Я все это понимаю. Мне надо, чтобы кто-нибудь сказал мне: прекрати отравлять себе жизнь. Знаете, как я потерял лицензию на медицинскую практику и оказался в долгу у русских?

Мы покачали головами.

— Наркотики? — предположил я.

— Типа того. Сам я не торчал, дело было не в этом. Познакомился с одной девчонкой. Русской. Точнее, грузинкой. Ее звали Светлана. Она была… что-то потрясающее. В постели просто сумасшедшая. Вне постели — тоже. Красивая до умопомрачения. Она… — Он скинул ногу на пол и уставился на нее. — Однажды она попросила меня выписать ей рецепт на