Все это было вчера. А сегодня Гаспар пытался поговорить с Декером, но через каждые два слова запинался. Начнет, например: — Я ему сказал, Дельфосу, насчет Жерома-то, потому из Карвена можно зайти в Либеркур… — и замолчит. Он тянул, мялся и невольно оглядывался на незнакомца, который ни на шаг не отставал от Этьена Декера. Тут Этьен смекнул, что для пользы дела будет лучше, если он познакомит их по всей форме, по крайней мере с Гаспаром. Вот оно что! Тогда другое дело. — Прошу прощения, товарищ… Как вас по имени величать? Так оно будет сподручнее. — Ну, и стали все звать его Арманом. Подъем! Марш! Ага, двигаемся. К Дуэ идем… а то и дальше.

* * *

Роза Дюселье, которая не называлась больше Розой, тем паче не называлась Дюселье, не называлась и тем именем, которое значится у нее в бумагах, ибо товарищи попросту зовут ее Маринетта… так вот, Роза Дюселье, то есть Маринетта, сегодня крайне озабочена. Оно и понятно, новости не из веселых. Как предсказывали, так все и получилось — даже страшно. Они выдают Францию Гитлеру! Что делается на Севере — ужас! Значит, немцам достанутся теперь наши рудники, наш уголь, словом, все, все! Именно потому-то они и смогли продержаться четыре года в ту войну. И с какой головокружительной быстротой все совершилось на этот раз!.. Будь у рабочих оружие! Вот что сказал ей при свидании Даллиде. Конечно, в современной войне — танки, клинья… и все же, будь у рабочих оружие! Вооруженная нация — идея Жореса. А буржуазия из всей этой идеи усвоила только одно: нужна, мол, вспомогательная полиция. Вот и подбирают теперь участников войны четырнадцатого года, чтобы защищать родину не от иноземного вторжения, а от французов.

Маринетта ничего не знает о Дюселье. Они работают в разных организациях. Нелегко приходится иной раз коммунисту. Если арестуют ее мужа, Маринетта, возможно, узнает об этом только через несколько месяцев. И уж окончательно расстроили ее новости, сообщенные Маргаритой Корвизар и Ватреном о товарищах, брошенных в тюрьму. Завтра тридцать три коммуниста предстанут перед военным трибуналом города Парижа. Шестнадцать служащих метро. И Блаш из «Юманите». Совсем еще юноша, бледненький такой. Ему и десяти другим подсудимым грозит смертная казнь. За то, что расклеивали листовки в пригородных поездах.

А что сделают с остальными — неизвестно.

Кого уже отправили? Кто остался? Все облечено тайной; какая мерзость! Сколько наших ничего не знают — кто о муже, кто об отце, кто о дочери… Тысячи наших в тюрьмах, в концлагерях. Что ждет их сейчас, в эти дни, полные смятения, когда сам воздух отравлен духом капитуляции? В руках полиции столько мужчин и женщин, которые есть и были глазами, мозгом, сердцем рабочего класса, столько людей, которые в повседневных страданиях годами учились понимать смысл борьбы, учились мужеству. Их могут убить, как это обычно делает Гитлер, ну хотя бы при попытке к бегству, ведь так теперь принято выражаться. Вот недавно взяли группу товарищей по делу подпольной типографии и среди них одну молоденькую работницу из организации «Французские девушки». Маринетта ее хорошо знала: молоденькая, почти подросточек, беспартийная. Когда ей было четыре с половиной года, отца ее убили в Марокко в войне против Абд-эль-Керима. Погиб совсем молодым. Да и мать еще не старая; родила дочку на двадцатом году. Работала она у Рено. Потом серьезно заболела. Замуж вторично так и не вышла. Брат девушки, моряк, ее близнец, завербовался в Индокитай. Ему было тогда девятнадцать лет, ну и взбрела в голову такая глупость! А ей приходилось кормить мать, покупать дорогие лекарства, платить за нее в больницу, сама, небось, досыта не ела. Работница на фабрике готового платья в пятнадцатом округе. Теперь вот девушка в тюрьме, и о матери заботится партия…

Маринетта жила в маленькой комнатке на седьмом этаже, возле Венсенского зоологического сада. Раньше в этой комнатке помещалась прислуга, но господа уехали из Парижа, справедливо рассудив, что в военное время воздух Лазурного берега куда полезнее для здоровья. Дочь хозяев этой квартиры, студентка зубоврачебных курсов, была знакома с Даниель Казанова. Через нее-то Маринетта получила ключ от покинутой квартиры, и считалось, что она снимает комнату у квартировладельцев.

Самый больной вопрос сейчас — это бумага. Известно, у кого есть запас. Но тип, который ее припрятал, хочет попользоваться. А ведь средства партии, ох, как ограничены! И находятся же такие люди, которые и тут думают только о наживе! Спасибо, что еще хоть не доносят…

Маринетта идет на свидание. Может быть, через связного удастся получить бумагу и отпечатать листовку о положении войск на Северном фронте. И без этого спекулянта обойдемся. Сколько забот, одна другой неотложнее.

Маринетта взглянула на ручные часы, время еще есть: автобусом ПК[722] она доберется до места встречи на двадцать минут раньше срока… В этот час автобусы ходят почти пустые.

И, стоя на площадке автобуса[723] (Маринетте не хотелось входить внутрь, уж очень хороша погода), она додумывала свою тревожную думу. Где же, наконец, остановят немецкое наступление? Разве не будет настоящего фронта с окопами, как в четырнадцатом году? Правда, немцы захватили весь Север, захватили Маас. Но ведь осталась еще вся Франция… И откуда пошли слухи, что СССР выступит на нашей стороне? Вот уже несколько дней кто-то упорно, настойчиво распространяет эти слухи. Ясно, все они идут из одного источника. И распускают их с целью успокоить рабочих, сказать им — вот видите! Правительство, буржуазия, они-то прекрасно знают, что Советский Союз — это единственное, чему верит народ… На заводах рабочие расспрашивают коммунистов. Слухи… Те же методы, что и раньше, лишь бы отвлечь умы. В прошлом году во время переговоров, когда они делали все, чтобы помешать Советскому Союзу подписать пакт трех держав, они точно таким же образом сообщали самые утешительные новости… готово дело, не беспокойтесь, пожалуйста, все идет как по маслу… И подумать только, что сегодня…

— Почему это вы, дорогая дамочка, такая сердитая, даже здороваться не хотите?

В глазах кондуктора вспыхивает веселая искорка. Глядите-ка, оказывается, военный знаком с дамочкой! Пусть поболтают на площадке. И кондуктор усиленно начинает крутить свою машинку. В первом классе едет один-единственный пассажир, и все. В обеденный перерыв народу в автобусах обычно маловато.

Маринетта подняла глаза и увидела Политцера. По правилам, ему не следовало бы заговаривать с ней в автобусе, но в конце концов…

Впрочем, он и не расположен